Павел Козлов - Каменное перо

Доменико не потребовалось много времени для того, чтобы склонить собрание на свою сторону. Головы закивали, перья зашуршали по бумаге, герцог был доволен, король призадумался. Час стоял поздний, и обсуждение решили отложить на завтра. Однако всеобщее настроение качнулось на светлую сторону – ведь после столь удручающего дебюта наконец появилась надежда на скорый и благополучный исход переговоров.

На следующий день сторона герцога неожиданно представила королю проект соглашения, что, с учетом всех предшествующих замечаний, ясно и лаконично постулировало основные идеи Доменико. Стало очевидно, что юноша не сидел сложа руки и еще за некоторое время до отъезда своей делегации из герцогства набросал основные положения этого документа. Природная скромность не позволила ему поделиться своими соображениями раньше, однако сейчас, воодушевленный вчерашней реакцией переговорщиков, он не спал всю ночь и придал соглашению законченный вид.

Королевские юристы тут же принялись хлопотать над бумагами, а сам монарх, поглядывая через их плечи, о чем-то напряженно размышлял, поглаживая рукой подбородок и покачивая головой.

Внезапно он подошел к Принцу и отвел того в сторону.

– Ты не видишь подвоха? – спросил он. – Все получается слишком ладно. Я не могу поверить, что нас не хотят обвести вокруг пальца.

– Мне нужно посмотреть на документ, – сухо ответил Принц.

– Вчера ты услышал все, что нужно, – возразил его отец. – Едва ли там написано нечто принципиально новое. Мои советники тоже не видят препятствий для завершения сделки. Скажи, ты не видишь изъяна?

– Пока нет, – сказал Принц, всей душой желая отчего-то, чтобы изъян непременно был, и чтобы нашел его именно он.

Король мягко дотронулся до его руки, кивнул и вернулся к юристам. Так начинался этот день. А вечером предстоял бал.

Но еще до вечера Принц успел испортить все.

В старомодном замке, даже в наше просвещенное время, непременно должен быть шут. Никто (и уж тем более не Принц) не помнил, откуда Батафи появился при дворе. Он как будто бы был здесь всегда; его всегда одинаково не любили, его продолжали терпеть, его избегали – одним словом, Батафи был вечен. Вспоминая о нем, Принц неизменно корил себя за то, что не распознал его раньше. Напрасно – не зная всего, что открылось ему потом, Принц ни за что не разглядел бы в неприглядном, неказистом шуте неудачную сказку.

Шут всегда был нигде и неподалеку – он видел, как баронесса передавала записку своему любовнику, слышал, как зарождались ссоры, наблюдал за тем, как расцветала клевета и как множились сплетни. Он был по-собачьи предан королю Рихарду и всегда первым делом спешил к нему со своими чудесными открытиями. Король привык полагаться на него больше, чем на всю тайную канцелярию – удачливость и достоверность Батафи не вызывали сомнений, и неудивительно, что его серый в черно-белую шашечку костюм, его помятый колпак с давно отрезанными бубенчиками и его абсурдный багровый, почти что черный плащ прослыли в глазах многих предвестником неприятностей.

Поэтому никто не удивился, когда Батафи стал единственным свидетелем одного любопытного происшествия.

После обеда Принц, скитаясь по замку, забрел в Галерею. День выдался пасмурным, и свет, едва пробиваясь сквозь тучи, лениво просачивался сквозь круглое окно в куполе. Четыре коридора под прямыми углами разбегались в стороны из центрального зала; сквозь сумрак на Принца со стен зала смотрели портреты великих королевских предков. Коридоры предназначались для менее значимых особ и пейзажей, но именно эти картины Принц любил больше всего. Он с трудом запоминал деяния великих королей прошлого, но дремучие, полумифические образы давно забытых людей влекли его куда больше. Он прошел вглубь одно из коридоров и в который уже раз неожиданно для себя засмотрелся на один такой портрет. Выступая из мрака едва освещенной стены, картина завораживала. Тени зловеще оседали на и без того устрашающий лик давно усопшего князя, придавая его воинственным чертам потусторонний, загробный вид. Его крупные бледные пальцы сжимали рукоять двуручного меча, неожиданно мелкие очи взирали из-под густых бровей, лоб испещряли морщины.

Из центрального зала донеслись приглушенные голоса. Двигаясь, как во сне, Принц заставил себя оторвать взор от страшного полотна и направился обратно ко входу в коридор. Ему почудилось, что голоса могли принадлежать людям из другой эпохи – обитателям фамильных портретов. А может быть, то были их призраки – беспокойные души, критикующие работу безымянных художников. А может быть… Но нет. Это была Изабелла. Изабелла и бесконечно талантливый, не по годам одаренный Доменико. Принц застыл у входа в зал.