Виктор Новиков - Гуннхильд

– Мягкий человек был Олав. Хороший человек. За сколько отдал он тебе парня?

– Ни за сколько. У меня тогда не нашлось ни крошки серебра, Ингвар только собирал нас в поход… Ты прав, Олав был хороший человек. Он просто отпустил Трюггви. А я с трудом уговорил Ингвара взять мальчика на борт. Ингвар орал, что на его драккаре нет лишних припасов, тем более для пастухов, и что я ещё глупее Бешеного. Но он живо сдался, когда я заявил, что не иду в поход… Трюггви пришлось нелегко за веслом, но всем нелегко в первый раз. В этом Ингвар был прав. Хотя к концу похода Ингвар признал-таки, уже не цедя сквозь зубы, как он это умеет – что Трюггви неплох для пастуха. И даже, – Харальд, задыхаясь от смеха, похлопал по рулю, – учил его вести корабль. Да! Доверил ему своего Серого! А я был горд как никогда. Я видел себя, рыжего, кусачего, под этими белыми волосами… Только они ему от матери достались. Вместе с лишним лежаком в скотнике.

Оскорбления и похабные разговоры про служанку-мать Харальд пресёк сразу и навсегда. Хватом за горло весельчака Кнуда. И полётом того до самой кормы. Не без кровавого дождика…

От рассказа, вопреки ожиданиям Харальда, крылья за спиной не раскрылись. Наоборот, тянуло в какую-то тревожную пучину. Из тех, что скрывают риф от заспанных глаз кормщика, или из тех, откуда прорываются новые течения.

– Некоторые великие конунги, – говорил словно издалека Рагнар, – не имели и лежака. Как и ты когда-то. У парня хорошая судьба, и ты можешь сделать из него великого конунга.

Решение, как обойти пучину, жравшую Харальда, вдруг оказалось простым, и Харальд принял его сразу. По приезде в Гнездо он не будет откладывать, сегодня же прикажет готовиться… Рагнар прав. Волею Пресветлых Трюггви однажды станет великим и славным конунгом.

Сегодня ночь древней охоты – когда Один и его эйнхерии поскачут по далёким облакам сражаться с Кораблём-Мёртвых и ледяными истуканами. Сегодня время отстаивать весну и власть добра во всех подвластных Пресветлым Асам мирах.

– А я говорил с ним, – сказал Рагнар, – перед отплытием, вечером у Торвальда. Немного, правда. Но круто… Паршивец не признался, что твой сын.

Харальд расхохотался:

– Неужели стыдится меня?

«Пусть это шутка, но кто-то же дёрнул за шнур, ведущий к твоему сердцу – не так ли, Харальд? И согласись, чем старше ты становишься, тем легче нащупываются такие шнуры».

Рагнар, как всегда хмыкнув, устало покачал головой:

– Он со мной случайно столкнулся. Угрожал всевозможными карами, принялся чего-то там доказывать. На это я хотел только посмеяться… Хорошо, что он понял, насколько сглупил. А ты не бойся. Видел бы ты, с каким лицом он следил за тобой, когда ты на пристани раздавал приказы. И как он посмотрел на меня, когда я сказал, что ему повезло с конунгом.

С солнца ушёл туман, и по морю от него, вторя счастью в душе Харальда, пробежала волшебная пламенеюще-золотая тропка. Трудно было бороться с искушением и не повернуть драккар на неё.

– Знаешь, Рагнар, – Харальд провёл большим пальцем по усам, стирая улыбку. – Я возвращаюсь сюда, потому что это мой дом. Я хочу посвятить Трюггви здесь и хочу, чтобы его посвящал ты.

Рагнар прищурился в свете поднимающегося всё выше солнца.

– Не надо меня, Харальд. Не думаю, что это хорошая мысль.

Харальд спросил, еле сдерживая взвившуюся ядовитым огнём обиду:

– Почему?

Рагнар говорил медленно и, вероятно, только половину того, что думал на самом деле:

– Есть причина… Не из-за наших дрязг. Со мной охота у Трюггви не выйдет такой, как тебе хочется. Посвяти его лучше сам. Раньше он, наверное, молился на каждое слово о тебе. Он будет рад, а ты, я думаю, и сам этого хочешь.

Как всегда, Рагнар сказал достаточно.

Даже предостаточно. Харальд, не став спорить, замолчал…

Льды размером со страны позади. По правому борту тянется побережье – непрерывная мозаика с неровным, неразборчивым узором из красного, серого, коричневого гранита, песчаника и мрамора. Порой встречаются серые камни, светло-серые, тёмно-серые, бурые, огромные угольно-чёрные. Иной раз совсем синие, как небо в летнюю полночь. Меж камней ползёт и колеблется высохшая трава, а по сколотым зернистым поверхностям живой радугой расцветают лишайники. В тёмной кайме леса, что растёт поверх камня, песочно-красными мазками выделяются погибшие в прошлые зимы сосны.