Джей Эм - Ад Лабрисфорта

Вопрос в другом. Что это даёт?

У страха всегда есть какие-то причины…

Патриция ещё раз пробежала глазами список, стараясь не сосредотачиваться на частностях.

Взгляд выхватывал из текста отдельные фрагменты. «Жадность… власть… стремление к превосходству… бегство… уныние…» Почему-то в памяти сразу появилась аналогия с сегодняшним письмом Флэша: «Я убеждён, я решил, я пойму смысл, я уверен…», потом – с их прошлым разговором: «Я не мог рисковать жизнью из-за незнакомой девчонки». И наконец – последняя строчка, написанная Полли Пинго в зелёной тетради – может, последняя строчка, написанная ею в жизни: «Я боюсь».

Я, я, снова я, бесконечное я…

Вот оно.

«Зло, которое люди причиняют друг другу…»

«…которое люди причиняют…»

Люди.

Схватив сотовый, Патриция набрала номер Флэша.

– Абонент не отвечает, или временно недоступен, – через положенное время сообщила девушка-робот.

Уэсли не хочет разговаривать? Нет, если бы он услышал звонок, взял бы трубку. Хотя бы для того, чтобы подтвердить окончательность своего решения. И сотового оператора тоже вряд ли стоит винить…

Просто всё дело в том, что уже поздно. Уэсли сделал свой ход, продолжил игру. И нет возможности объяснить ему, что первый из одиннадцати параллельных миров – не в тюрьме Лабрисфорт, а в нём самом, в его собственном разуме. В его, или её, Патриции, или кого угодно другого. Тюрьмы придуманы и построены людьми. Любая диктатура, любой фанатизм, все кошмары и все ады придуманы и созданы людьми. Только будучи придуманными и созданными, они обретают собственную жизнь и начинают порабощать своих создателей.

Поздно. Она не сможет предупредить Уэсли, что он отправился вовсе не в предпоследнее, а в самое последнее, одиннадцатое путешествие, от которого предостерегал его Грэгори Пинго.

Закрыв зелёную тетрадку, Патриция на задней стороне её обложки повторила рисунок, виденный в комнате Полли – два соединённых между собой треугольных «лезвия» – очень схематичное изображение топора. Всё просто: две половинки целого, ты и твоё отражение, страх и способность бояться, страх и трусость. Это раз.

Два – ещё один чернильный «топор» на зелёной бумаге (ха-ха, его можно было бы принять за рисунок банта – такие «бантики» дети пририсовывают на голову человечкам, если хотят изобразить девочку). Снова – ты и твоё отражение, светлая половинка и тёмная (закрасим одну сторону банта – тьфу ты, одно лезвие). Ты – и твоё личное чудовище, твой страх, а вместе с ним жадность, жажда власти, стремление к превосходству, ненависть, уныние и прочие «радости».

Уэсли не сильно ошибся, считая тёмную силу, с которой ему довелось столкнуться, объективной. Но не ошиблась и Патриция, усомнившись в её объективности. Всё так: это вполне реально существующий враг, но находится он не снаружи, а внутри. Никогда нельзя об этом забывать. Иначе можно решить, что твоя проблема вовсе не в тебе самом.

Патриция пририсовала обоим «топорам» рукоятки.

Да, от этого не отвертеться. Ты вынужден бояться своего страха, вынужден вечно бороться со своим чудовищем, ведь вы с ним – два лезвия одного топора, у вас на двоих всего одна рукоятка – ой, то есть, одно тело.

Вечно бояться и вечно бороться. Если только…

Три. Начертим последнюю «бабочку девочки Полли». И ударимся в высокие материи…

Или – нет, лучше не надо. Лучше просто вспомнить, что сказал однажды Кристофер Бэлисонг, близкий друг семьи Райсов, человек, которого Патриция всегда очень уважала.

Это было давно. Пат Райс тогда ещё не закончила школу, носила рваные джинсы с тяжёлыми металлическими цепочками, ботинки на протекторной подошве и чёрные майки с надписями «Nirvana» и «Sepultura». И ужасно любила порассуждать, а иногда и поспорить, о философских вопросах. Но рассуждать и спорить – вот беда – было особо не с кем. Отца занимала работа, маму – домашние дела, у друзей имелись другие интересы, а Сибил, стоило ей услышать что-то, что вне её понимания, недолго думая, обзывала младшую сестру дурой и психопаткой. Поэтому и получалось, что только с Крисом, когда тот находил время заглянуть к Райсам, Патриции удавалось отвести душу. Случалось это не так-то часто, но если случалось, Кристофер слушал внимательно, серьёзно – но не чересчур. Если у него была другая точка зрения, он прямо говорил об этом. И, если Патриция ждала объяснений, объяснял, а не отделывался отговорками вроде «когда повзрослеешь, сама поймёшь».

Одно время её постоянно тянуло обсуждать тему добра и зла. Выслушав, не перебивая, очередной долгий монолог, Кристофер заметил, что всё это, конечно, верно, но «по большей части добро и зло существуют только в наших головах».