Елена Лебединская - Птичьи лица

Это был последний совет дэва.

Но Аспарах усвоил главное: пока ты не перехитришь своего дэва, дэв будет водить за нос тебя .

–

В глубине сада всполохом мелькают рыжие пряди Пирры. Аспарах делает вид, что не замечает старшую из дочерей Пандоры. Подслушивала. Злится. До сих пор Пандоре удавалось скрывать внебрачных дочерей, но сегодня открылось. Пирра негодует. Ей не нужны единоутробные сёстры, хочет оставаться единственной. Аспараху безразлично, однако он наперёд знает: Пирра таковой и останется.

2

Аспарах не идёт в порт, где ждут отправки скорые суда, скрыпят мачты, трепещут полотна парусов, не идёт он и в конюшню, где бьют копытами самые быстрые в Афинах скакуны; Аспарах направляется другим, особым путём, недоступным смертным, ведь северянин не из их числа. Однажды Аспарах стал безсмертным (да, без-смертным , ибо не звонкость и глухость согласных диктуют серому воину, но смысловое наполнение оных). Аспарах помнит день обращения столь же крепко, сколь крепко хотел бы его позабыть.

Северный скиф, как называет азгородца Пандора, выдёргивает из земли тяжёлый валун. Такой нынешние греки не поднимут и вдесятером. Водружает камень на пустыре, в отдалении от городских построек и любопытных глаз.

Валун крепок. Аспарах давно усвоил, что все вещи на свете сделаны не из стекла или камня, но сделаны из того, что стоит за свойством материи, – из скрытого содержания. Или, как скажет в своё время Кант, – из умопостигаемых смыслов.

Аспарах обходит камень, оглаживая по щербатой холке. Охлопывает по бокам, придирчиво оглядывает, точно скульптор, отыскивающий в бесформенной глыбе свою Галатею. Аспараху нужно оставить метку на карте земли – создать якорь, который вернёт к Пандоре.

Бледно-пепельный воин извлекает акинак. Споро работает, высекая надпись. «Налево пойдёшь – коня потеряешь, направо пойдёшь – жизнь потеряешь, прямо пойдёшь – себя потеряешь».

Черты и резы укладываются лепо, уборно. Как влитые.

Работа сделана.

«Годи-и-и-ится», – протягивает про себя Аспарах в укор старому стеклодуву. Слова окисляются едкой интонацией учителя, и это придаёт им вес.

Аспарах подносит грубую ладонь к камню. Кожей чует вибрирующую плоть валуна. Запечатанные в нём молвицы врастают, становясь самим камнем, его речью и сутью. Ни в одну из указанных говорящим камнем сторон Аспарах не пойдёт. Три стороны есть крюк, абордажная кошка, накрепко вцепившаяся в сырую землю. Есть ещё две стороны – сокрытые. Те, которые и нужны.

Аспарах поднимает взгляд к небу. Солнце ещё не село, но в тускнеющей синеве уже наливаются серебром два лунных глаза. Взгляд небесного пса. Так окрестил Аспарах луны, когда их осталось две. Ртутное серебро в глазах Аспараха сливается со звёздным серебром лун. Путь кочевника лежит аккурат между этих монет. Вверх столбом поднимается от камня незримая тропа. Она и есть путь. Путь не для смертных.

Аспарах подаётся к мерцающему столбу. Тот проступает чётче, резче. Это из камня растёт могучее Древо. Впивается ветвями в небосвод, пронзает облака.

Точно так, как любое зеркало отражает мир зримый, каждый из камней отражает великий Алатырь с растущим из него Древом. Тропу можно проложить от всякого валуна: и от северного, и от афинского.

Рывок – и Аспарах взмывает над камнем.

Ветряной поток подхватывает воина, устремляет ввысь. Аспарах несётся стремглав, оцарапывая кожу о мерцающий древесный ствол. Развевающиеся волосы, бьющий о бедро клинок, сосущая жажда скорости в животе. Мгновенье – и кочевник уже средь ветвей, разбегающихся развилками путей и времён. Аспарах – птица. Дивная птица между мирами. Его крылья – цвета беззвёздной ночи. Его взор остёр, как самый точный клинок.

Ветви расходятся вокруг паутиной нитей, истончаются, обрываются – иногда слишком рано. Чем выше уходит Древо, тем прозрачней становятся ветви. Среди листвы проглядывают сотни фасеточных глаз, тлеющих зловещими углями. Аспарах приучился не замечать неб е сов. Косматые и нелюдимые, они вьют на Древе гнёзда, сооружают из ветвей тропы, снуют по дуплам, отыскивая своё, заупокойное, то, что высушит однажды тело без остатка, испив влагу жизни, дабы поднять её смоляным лифтом к зелёным листам, росткам новых миров.

Между могучими ветвями гоняет ветер, где-то вдали журчат древесные водопады, стекающие в округлые ниши-озерца, у которых искрятся крылатые дельпии – тонкострунные сущности, с невинными девичьими ликами, упругими грудью и бёдрами. Дельпии раскачиваются на ветвях, болтают ногами, смеются, ухают в воду. Длинные волосы переливают в полёте плоскими чешуйками радужно-акварельных оттенков. Дельпии вплетают друг дружке в волосы звонкие колокольцы. При дуновении ветра пряди ходят звенящими перламутровыми волнами, их цветочный аромат разливается к концам самых дальних ветвей. Никто не знает, откуда здесь взялись крылатые девы, умеющие обращаться птицами. Дельпии не похожи на привычных обитателей Древа. Аспарах слышал, что это заплутавшие души. Но чьи? То ли умерших, то ли нерождённых дев. Смертные нередко слышат их чарующие голоса: ровно тогда, когда взоры дельпий обращены вниз, к земному миру. Порой дельпии даже спускаются вниз птицами. Но ничей взор не способен разглядеть этих птиц.