Анастасия - Деревня на Краю Мира

Энциклопедию Шура нашла быстро, благо в доме было не так много книг, да и держала она их в порядке: каждая стояла, как солдат на плацу, вытянувшись во фрунт и плотно-плотно прижавшись-зажавшись между другими томами. Александра ставила книги так плотно, что вытянуть их можно было только всей стопкой.

Старуха потянула за корешок и кусок обложки оторвался и ровно пошёл “по шву”. Тогда Иванна захватила книгу по бокам двумя сильными пальцами так, что та, увлекая за собой графа Монте Кристо с одной стороны, и Горького – с другой, вылетела едва ли ни со звуком пробки, вылетающей из бутылки шампанского. Опасаясь, что на шум прибежит внучка, старуха склонилась к полу, и её старая, вытянувшаяся от тягот жизни грудь, тут же стала мешать дышать, но старуха, не обратив внимания, шустро подняла книги и поставила их на полку. Казалось, даже дерево, удерживавшее все тома и томики, вздохнуло с облегчением, когда Иванна вытянула эту энциклопедию.

На летней кухне было порядком светло и уютно от блинного пылу-жару, правда, прохлада всё ещё стелилась по полу, по стенам и рядом с окнами, овевая вьющимися потоками всё, чего касалась. И бабка, и внучка склонились над энциклопедией. Но в ней не нашлось ничего, кроме молитвы “Отче наш”. В основном в книге коротко рассказывались разные факты из истории…

– Да уж, мало-мало здесь написано – прикрыла глаза Иванна, – А нам надо знать, как поминать. А откуда же ты, Валечка, знаешь, что нужны блины?

Валя пожала плечами:

– Просто так остро, как нож вонзили, раз, мысль и пришла, – надо сделать блины.

– Валюша, – сказала старуха как можно ласковее, – Валюша, а ты подумай, а? Ну, вдруг ещё такая мысль тебе придёт, как поминать дальше?

Валя зажмурилась, маленькие “хмуринки” зашевелились на её лице, чуть заволновали едва видимые небольшие веснушки, чуть пронеслись по маленькому носику, нежным щекам и легонько дрогнувшим, словно в полуулыбке губкам.

– Не знаю, – Валя не выглядела ни разочарованной, ни раздосадованной, но какой-то удивлённой, как ребёнок, добежавший до конца мыса и увидевший обрыв за ним, – Не получается.

Она пожала плечами и приземлилась, как ни в чём ни бывало на стул, левая рука её упёрлась в узенький подоконничек окна летней кухни, которое когда-то было особым образом обито планками, так что получался ромбовидный узор. Солнце падало откуда-то сбоку, потому что ещё встало не до конца, его ранние лучи все перепутались, одни ещё сохранили белый рассветный цвет, а другие были по-утреннему жёлтыми, третьи, казалось, где-то внутри припрятали раннюю розовость, и этим едва видимым тёплым отблеском ласкали русые волосы девчушки, притулившейся в старой избе. Лучи пробегали сквозь кристаллы её глаз, и сквозь серебристые ресницы, сквозь кожу, приподнимая её никому не видимые чешуйки, ныряя в тонкие сосуды и просвечивая ноздри. И эти же лучи дарили невероятное сияние всей ей, освещая и изнутри, и снаружи. Она же совершенно не замечала, что была лучше многих из красавиц, одетых в жемчуга, в бриллианты и просто в дорогие тряпки. У неё было то, что все те, другие-дорогие женщины потеряли – молодость и чистота.

И она думала. Она умела думать. Много лет она только и делала, что думала внутри себя, внутри своей души… И теперь её необыкновенное терпение, все её таланты заработали. Теперь она думала для себя, для других и для помина. Странное слово крутилось в её голове, как шелест юбок незнакомой тени, посетившей избу ещё до рассвета.

– Помин, помин, помин, – сама не заметила, как быстро зашептала Валя.

Иванна порой бросала быстрые, испуганные взгляды на внучку, но молчала. Ей уже хотелось и поесть, но она не смела притронуться к блинам. И вдруг у старухи в голове щёлкнуло:

– Мать мою один раз-то поминали, да…, поминали бабы, – вспомнила она, – Я мала была, думала про комсомол, про всё про это. Но бабы меня взяли в баньку. Там поминали.

– Как? – для Вали поминовение усопших казалось едва ли не торжеством. Ей было удивительно и ново всё.

– Ну, значит, была старая… – Иванна поправилась, – Старшая баба. Баба Варя, но она, правда, была и старая тогда уже, сильно старая, – и Иванна засмеялась, – Не думала тогда, что стану ещё старее, чем она была.

Итак, в тот день собрались поминать мать Иванны. Её зарубил, забил отец.

– Сашенька Егорова, Сашенька Егорова, – всюду слышались голоса и голоски.

Саше казалось, что эти шепотки похожи на осенние листья в лесу и особенно в школе, во дворе которой их с царапаньем и тихим шорохом периодически подметали. Но листья, может слегка пугали её, как будто листья эти были чьими-то холодными руками. А в шёпоте, в шепотке-то что-то слышалось, ускользало, что-то жалостливое, что-то похожее на материн плач. И от шепотков было страшнее, чем от шорохов.