Лидия Навталян - Отражение души

В небольшой комнатушке, которую занимал старший лейтенант Зуев, собрались все офицеры и прапорщики роты, кто был на сегодняшний вечер свободен. Когда Максим подошел до дверей нужного модуля, ужин был уже в полном разгаре. Войдя вовнутрь, после нескольких безуспешных попыток достучаться, он осмотрелся. Никто особо не обратил внимания на его появление, только ротный, не перебивая рассказывающего веселую историю прапорщика, весело подмигнул ему, указывая взглядом на свободное место рядом с собой за непонятно откуда взявшимся здесь круглым, скорее семейным, столом, сервированным скромно, по-солдатски. Все его убранство состояло из нескольких банок вскрытых консервов, нарезанного крупными кусками черного хлеба, разрезанных на четыре части луковиц, алюминиевых кружек и нескольких бутылок с разбавленным, а может быть и нет, спиртом.

− Давай, не стесняйся, – заметив замешательство Максима, вполголоса пробасил ротный, – наш Петрович, если заведется, то его и остановить жалко и слушать нет никакой возможности. Так что ты того, подкрепись, чувствуй себя свободней, это те люди, с которыми ты сегодня бок о бок ходил в бой… Дай Бог, не последний. Слова прозвучали с нескрываемой иронией, не давая собеседнику ответить. Он на четверть наполнил кружки жидкостью из бутылки себе и Максиму и, обращаясь ко всем остальным, громко сказал:

− Ребята, попрошу минуточку вашего внимания. Я предлагаю тост за нашего друга, которого еще утром мы не знали, но почти все имели возможность познакомиться с ним в бою, так сказать. Признаюсь откровенно, сегодня герой дня не я, а наш молодой лейтенант. Во время своего первого боя я чуть не наложил в штаны, но наш герой повел себя так, как будто бы всю жизнь только и делал, что воевал. Так вот, чтобы не задерживать надолго ваше внимание, я хочу пожелать, чтобы все наши знакомства начинались в более спокойной обстановке и не заканчивались никогда. Закончив говорить, он залпом осушил кружку. Со всех сторон к Максиму потянулись руки и каждый, чокаясь с ним, говорил ему одобрительные слова.

− Спасибо, большое спасибо, – смущаясь, отвечал Максим, – надеюсь прижиться в вашей дружной семье и все свои знания и опыт положить на пользу нашему делу.

− Послушай, Максим, – бесцеремонно перебил говорящего замполит роты Олег Хромов, – не сочти мой разговор за бредни пьяного, просто то, что я хочу сказать, беспокоит не только меня. Вот ты говоришь: «наше дело». А какое наше дело? Это их дело, а мы за это проливаем кровь и восемнадцатилетних пацанов в цинковых ящиках отправляем на Родину. Интернациональный долг. Кому мы что должны? Я лично никому… – голос говорившегося сорвался на крик и осекся на последнем слове. Он быстро налил себе дрожащей от возбуждения рукой спирт и, не говоря больше ни слова, ткнулся взглядом в кружку, как бы размышляя пить или нет.

− Успокойся, Олег, не надо придираться к словам, – вмешался ротный, – наше дело, не наше – решать не нам. Мы всего лишь солдаты, и если Родина, которой мы присягали, нас сюда послала, значит, так было надо, и мы выполняем возложенные на нас задачи и оправдаем доверие партии, по крайней мере, будет стараться, пока живы. Давайте, ребята, еще раз выпьем за тех, кто не вернулся вчера, сегодня, кто еще не вернется завтра. Вечная память.

Присутствующие, стараясь не греметь табуретками, тихо встали и, не говоря ни слова, осушили свои алюминиевые «бокалы». Постояв молча минуту, все так же осторожно, как бы боясь своими неловкими движениями вспугнуть тишину, расселись по своим местам, погрузившись каждый в свои тяжелые воспоминания. Тост за погибших, боль утраты, перемешивающиеся с мыслями о том, что может быть завтра, в этой же комнатушке, молча поднимут стаканы за тебя. Когда об этом не думаешь проще, но сейчас все наверняка подумали именно об этом, все, кроме Максима. Может это потому, что ему не приходилось еще хоронить близких, друзей и он не был знаком с чувством, называемым болью утраты. А может, жизненная теория позволяла ему смотреть на вещи философски. Так или иначе, он знал, вернее, чувствовал, что он сейчас, в данный момент, не может быть наравне с людьми, находящимися рядом, не в состоянии до конца понять их чувства, переживания, отчего в сознание закрадывалась предательская неловкость, и краска горячей волной покрыла его лицо, лоб покрылся испариной. Затянувшуюся, тягостную паузу нарушил густой бас старшины.

− Мужики, нельзя так долго задерживаться на этом тосте, тем более что я уже как-то говорил, за что Иван Грозный убил своего сына, – попытался шуткой разрядить ситуацию старый служака, к которому все без исключения обращались либо по отчеству, либо просто называли батей. Сам командир батальона нередко обращался за советом к всезнающему Петровичу, у которого на все случаи жизни находился дельный ответ для каждого.