Светлана Гребенникова - Мерцание зеркал старинных. Странная любовь

– Граф выписал этот дормез из-за границы для себя, но, узнав о приглашении Шереметьевых, подарил его тебе, Наташа. Ты ужо помни его щедрость.

– А-а-а, – протянула я. – Dormez, по-французски – карету для путешествий, граф себе заказал. А я, глядя на герб, подумала, что он наконец-то признал меня.

Отец кашлянул в кулак, но ничего не ответил.

При выезде из города папа приказал остановиться, прижал меня к себе и поцеловал в темечко.

– Я, дочка, дальше не поеду. Чему суждено… Господь и без меня управит. А ты, милая, помни, что я тебе наказывал: кланяйся от меня Петру Борисовичу.

И, бурча себе под нос: «Авось услышит Господь мои молитвы», – он спешно вышел и пересел в коляску, следовавшую за нашим экипажем. Далее я отправилась одна.

Пять дней путешествия прошли не слишком тягостно. Я читала, валяясь на мягком диване, уплетала диковинные фрукты из графских оранжерей и всякие вкусности, прихваченные из дома. По Федьке поскучала, но недолго. «В конце концов, нам нужно было отдохнуть друг от друга. Он так стремился получить повышение в военном чине, вот и пускай теперь помесит сапогами грязь. Ему разлука только на пользу… да и мне тоже», – беспечно рассуждала я, откусывая сочный персик и болтая ножкой в такт мерному покачиванию кареты.

Несмотря на все удобства, дорога действительно была утомительной. Как и советовал папа, мы сделали остановки в Новгороде, Твери и еще в нескольких городках. Нас принимали в путевых дворцах для высокопоставленных особ, где предлагали вволю вкусной горячей еды, умыться и переодеться. Последняя на Тверском тракте остановка была подле самой Москвы. После многодневной тряски мне требовался отдых, чтобы прибыть в Первопрестольную во всем блеске, как подобает барышне из высшего общества.

Разминая затекшие ноги, я прогуливалась в огромном парке подворья Петровского монастыря. Неподалеку достраивался огромный путевой дворец, где, путешествуя между двумя столицами, намеревались останавливаться венценосные особы. Это действительно было роскошное здание, не то что «дворцы», где я ночевала в пути и меня встречали «как королеву». Я залюбовалась затейливым замком из красного кирпича, отделанным белокаменными деталями, напоминающими узорчатые наличники древнерусских церквей. Овальные окна и главный вход с белыми колоннами выглядели удивительно гармонично. Основной корпус венчал узорчатый купол. Кирпичная стена с зубчатыми башенками смотрелась как крепостная, возможно, потому, что вокруг был вырыт глубокий ров, а через него перекинуты каменные мосты. Дворец еще не был закончен, но уже поражал красотой и величием. «Ах, как жаль, – подумалось мне, – что я не принцесса! Сидела бы в таком замке и ждала своего принца».

Мои мечтания прервали, учтиво окликнув:

– Наталья Дмитриевна, прибыла карета из дома Шереметьевых. Пойдемте, голубушка, вас ожидают.

Два великолепных экипажа один за другим неслись по булыжной мостовой. Из окошка я наблюдала за восхищенными взглядами проходящих мимо москвичей. Они останавливались и долго смотрели нам вслед. Это были совсем другие люди, более открытые и простодушные, нежели петербуржцы.

Мы промчались по Тверской и въехали в центр города. Всё, что было видно в окна, скажу честно, стало для меня открытием. Я совершенно забыла про усталость и с интересом изучала, что происходит вокруг. Патриархальная старая столица поразительно отличалась от Петербурга. Москва, с ее кривыми улочками и узкими переулками, ничем не напоминала мой город, с его прямыми как стрела улицами, буквально кричащей роскошью дворцов, теснящих друг друга, обширными площадями и гранитными набережными.

Блистательный двор находился в XVIII веке в Петербурге. Москва считалась городом старозаветным и архаичным. Блеск, мода, новшества, богатство – всё было сосредоточено в Северной столице, а в Москве жили в основном опальные вельможи.

Чем дольше я всматривалась в Москву, тем больше удивлялась контрастности этого города, в котором словно встретилось несколько миров. Помимо каменного Кремля, прекрасного Покровского собора и Китай-города с его палатами, я увидела откровенную нищету. Рядом с богатыми домами ютились грязные трактиры и жалкие лачуги. Белокаменная была похожа на лоскутное одеяло, где с куском драгоценной парчи, расшитой каменьями, соседствовал кусок дерюги. В Москве было так много церквей, что то и дело тут и там раздавался колокольный перезвон, зовущий горожан на службы. Все храмы были настолько непохожими, что, казалось, сошлись в одном месте из разных эпох: некоторые купола крыты медью, иные – жестью, золоченою или окрашенною в зеленый цвет. В одних кварталах люди сновали, точно муравьи, а другие выглядели совершенно пустынными. Центральные улицы были вымощены камнем, а в переулках виднелись деревянные настилы. Одеты все тоже по-разному… Я гордо вскинула носик, радуясь, что родилась и живу в Петербурге: «Да меня сюда и калачом не заманишь! Пусть у нас холодно и ветрено, пусть каждый день дожди, но свой город я ни на что не променяю!»