Татьяна Иванько - Байкал

Она распрямилась, пальчики, державшие кусочек крупитчатого хлеба, задрожали, несколько крошек просыпались на скатерть. Глазища тёмные сделались совсем чёрными. Темно здесь, тени в глазницы ложатся, под губы, под подбородок… лампы надо зажечь.

– Как прикажешь, Огнь, – сказала она, наконец, опустив голову, и собрала кончиком пальца упавшие крошки.

Я почувствовал, что от того, что она не просит больше, даже не спорит, не пытается плакать или уговаривать, как-то ещё канючить, в обычной женской манере, даже не спрашивает, куда я отправляю её, у меня на душе стало совсем скверно. Лучше бы ругалась или плакала. Я бы соврал что-нибудь. А так…

– Аяя, я…

Она кивнула, откладывая ложку.

– Молви, что ж молчать… Ты хозяин здесь, твоя воля, я не ропщу, – так и не посмотрела на меня. – Расскажи, чем не угодила, что такое содеяла неловкое, чего вдруг решил меня прогнать.

Говорит мягко и будто двери в моей душе открывает. А что там?

И я рассказал. Всё от начала и до конца, чтобы поняла – есть у меня супротивник вечный и если мне он не повредит, то она в опасности, оставаясь рядом со мной. Я рассказывал длинно, несколько дней на то ушло, потому что много лет, такое неимоверное количество лет хотелось, оказывается, поделиться с кем-нибудь, переложить хотя бы часть моей такой неимоверно долгой жизни на кого-то ещё…

Но в результате произошло кое-что ещё…

– Так ты… что… ты – Арий? – в конце рассказа спросила Аяя, до того слушавшая меня не задавая вопросов, внимательно и молча, впитывая каждое слово. Она даже побелела, открыв рот, глядя на меня.

Что навело её на эту догадку? Я ни разу не сказал, сколько я живу, что могу… Я упомянул лишь, что мы враги с братом, что он живёт с людьми, не отшельничает как я. И что он всё сделает, как делал уже, чтобы мне причинить вред.

Аяя смотрела на меня именно так, как должен смотреть человек на какого-нибудь Горыныча.

– Я думала былины о Галалии и Сингайле выдумки, оказалось – нет, а ты… Ты ещё пуще… Ты – Арий?.. Как?.. Как это может быть?.. Тебе что же… тысяча лет? – она смотрела на меня, широко раскрыв свои изумительные очи, пронзительные и затягивающие.

Я пожал плечами, разведя руки.

– Я и сам никогда не поверил бы в такое, – сказал я, выдохнув. Надо же, старался ничего такого не сказать, чтобы она даже не заподозрила ничего такого…

Но что теперь уже не отвертеться, и я открыл перед нею длани:

– Но вот я перед тобой, и да, мне тысяча лет. Даже тысяча семнадцать почти, я летом родился в самую жару…

– Потому ты… такой… ладный. Совершенный даже, и голос звучит, будто песня льётся… обычные люди не бывают такими… Хотя… – она усмехнулась как-то печально, опуская ресницы. – Люди бывают такие, что и… ангелы от зависти помрут…

Аяя встала из-за стола, взяла ненужные уже ложки, ещё горячий горшок, обняла рушником.

– Да не мой, Яй! – сказал я. – Само всё сделается.

Она села на лавку у стены, где у неё лежала книжка у лампы, стоявшей на окне, но ещё не зажжённой, хотя темень от хмурого неба заполнила дом, совсем черностоп, пока снегу дождёмся всё во тьме… В городе небо яснее, а вот тут в наших горных лесах, путаются тучи, висят по многу дней и сыплют дождём, ветры не сдувают их, как на берегу…

Моя Мурка подлезла под её ладонь и она, немного улыбнувшись и пуша длинные чёрные ресницы, ласково погладила её по спинке, которую та выгнула под её руку и замурчала громко.

– Если бы не книжки твои Огнь, совсем делать нечего было бы мне. Всю работу баальством своим делашь, – сказала она и посмотрела на меня. – Знаешь, ежли ты не хочешь, чтобы продолжила сопеть тут и ворочаться, конечно, отвези меня обратно к людям, но подальше токмо, на полдень, на восток не надо, туда боюсь я, там совсем по-иному живут, даже говорят с отличием, не смогу я… Отвези и отдай в какие-нибудь швеи или иные мастерицы, коли возьмут… Только туда, где женщины, куда мущинам ходу нет.

Она вздохнула, развернулась к окну, и мне стал хорошо виден её совершенный профиль, будто кто-то нарисовал на светлом фоне окошка утончённую изящную линию. Так и глядел бы неотрывно всю свою вечность…

Однако же, увезти сразу же не удалось. Вначале из-за обычной осенней распутицы, потом ещё тянул… Да и потрудиться надо ещё, найти ту ткачиху, али кружевницу, кто возьмёт неизвестную стриженую девчонку в учение.

– Я прилежная, ты им скажи, и умею много, матушка Орея, была добра и всему обучила меня, так и скажешь хозяйке, не объем её, в прибыль буду, – говорила она, когда время к зиме поворотило, и появился зимник, по которому сносно на полдень доехать можно, выбравшись из моего леса.