Татьяна Иванько - Байкал

– И похлёбку сварил я точно так же… – довершил своё действие чудной красавец. – Пусть остынет, дойдёт, а я пока ноги пока тебе смажу зельем животворным, да перевяжу. Поешь, тогда и прочими ранами займусь…

И направился к дому, в подклеть, вернулся с маленькой баночкой, и вервием. Намазал и обмотал мне ноги жирной тающей мазью и оставил пока.

– Сиди ногами на лавке, пусть подышит лекарство от солнца и воздуха силы примет, потом завяжем, – мягко сказал он.

– Что, с зельем так не выходит, как с едой? – спросила я, удивляясь, зачем ему вообще что-то делать, если он чугунки с едой вот так-то ловко передвигает.

Он засмеялся опять, улыбка у него беззащитная какая-то, как у всех добрых людей. И лицо становится таким-то милым, когда он смеётся.

– Если всё как с похлёбкой делать, то и руки-ноги вообще отпадут за ненадобностью, – сказал он. А потом добавил уже без смеха: – А ежли по правде, то – да, с зельями и лечением так нельзя. Лечить без жертвы нельзя, хоть малой, но жертвы. Зелья как еда за руками не идут, хотя и там поработать надо… Но тут особенно: травы найти и правильно высушить или выморить, или в масле притомить, в вине, смотря какая на что приготовляется. Я слабо этим искусством владею. Это Сингайла дар, только он отказывается от него, не хочет признавать, низким считает Божеское предназначенье.

А мои ноги между тем болеть уже перестали. Скромничает… а ведь он…

– Ты… – вдруг догадалась я, как толчок в сердце. Почему в сердце, не в голову?.. И как раньше не поняла? – Ты что, ты – Галалий? Галалий Огнь?

Он улыбнулся снова, взглянув на меня из-за плеча:

– «Огнь»?! Что, так и зовут до сих пор?

Точно, но как такое возможно?

– До сих пор? Сколько тебе лет, Огнь?

– А сколько, ты думаешь?

– Галалию никак меньше, чем пятьдесят… даже больше должно быть. А ты… парень. Ну, али мужик первой молодости.

Он удивился, было видно, посмотрел на меня, словно снова увидел что-то, чего не ожидал.

– Вон как ты меня видишь?.. – проговорил он.

И смотрел с улыбкой, опять смущённой немного. Глаза све-етлые, как байкальская вода на мелководье летом. Галалий, это же надо… А я-то думала, тебя вообще не существует, ты – выдумка… Может быть, я просто умерла и… вижу прекрасноликих кудесников, и чудеса происходят вокруг меня, как с тем горшком с похлёбкой?..

Вдруг она качнулась и начала валиться на бок, побледнев под своими синяками. Ах ты… мало спала, не восстановила силы. Я не зря сидел рядом, поймал. И оставил так, опершись на меня, на мои колени головкой. Личико, разбитое под солнце подставилось. Ничего, касатка, раны заживут, поправишься, отвезу тебя к добрым людям, кто про стриженые волосы не спросит. Не то… ох-хох… не то привыкну к тебе, полюблю… Ты вон живая, да смышлёная, похоже, мудрено тебя не любить. А мне это нельзя, такую слабость заиметь, это Эрбину раскрытую грудь подставить – рази. Да и отвык я давно от привязанностей.

… С этого по-настоящему и началась наша с братом вражда. До того он искал способ задеть меня и вывести из себя, заставить разозлиться и позволить ему обвинить меня перед всеми в том, что я злобно нападаю на него. Я не могу сказать, что я мучительно крепился и не трогал его, но любой другой давно врезал бы нахалу.

И вот в столицу приехала племянница нашей матери, Лея, которая жила на восточном берегу. Она была всего на год моложе нас, нам было по шестнадцать, Лее – пятнадцать. Она была необыкновенная во всём, так мне казалось: у неё были рыжие волосы и глаза – ярко-зелёные, как иногда бывают воды нашего Байкала в середине лета… Я влюбился с первого взгляда в её красоту, хотя до сих пор вроде и не замечал женщин, в отличие от Эрбина, давно познавшего женские прелести и ласки. Мы стали проводить вместе с Леей всё время, не занятое учёбой или сном. Она неподдельно восхищалась моими знаниями, моей ловкостью и силой, моим остроумием, которое благодаря её восхищению стало искромётным. Она заворожённо слушала и смотрела на меня чуть ли не как на божество, никто так на меня раньше не смотрел. Поэтому решиться поцеловать её оказалось несложно и этот первый поцелуй, как и последующие с ней, я помню до сих пор. Наверное, они были неумелы и неловки, но так и запомнились мне счастливым кружением в моей голове.

И Эрбин стал ревновать меня к ней. Всё то время, что мы с ним проводили вместе, теперь было отдано Лее. Как ни пытался Эрик привлечь снова моё внимание, какие бы козни не строил, например, просил тётку повезти Лею показать древние храмы на берегу через пролив от нашего острова, где стояла столица, а мне говорил при каждом удобном случае: