Людмила Ударцева - Не хочу быть героем. Между небом и землей

Накануне нашей встречи, она буквально не принадлежала себе, выполняла в точности всё, что ей внушили. На чёрной (мне пришлось домыслить про асфальт) дороге начертила знаки, отпугивающие злых духов или говоря «руна» она имела ввиду, что-то другое? Попытка остановить мою машину была полной самодеятельностью, так как после этого она пришла в себя, очнулась и просто не знала, что делать, вот и импровизировала, как могла. Остановила три машины – «блестящие повозки» если её цитировать,

– А Вы сидели в четвёртой и, как назло, не остановились! – Она говорила очень эмоционально, заново переживая своё путешествие в Явь.

– А кто же переход в закрытый для тебя мир обеспечил?

– Не имею представления, но наставница говорила, что помогут – это была очень точная и своевременная помощь. Что делать, прямо в голове моими мыслями было, а как Вас увидела пустота. Да ещё я записку в одной из книг нашла.

– Думаю, записку нужно отцу показать, – предложил, и она со мной согласилась.

Такрин вскинул голову, как мне казалось, тоже заинтересовался запиской, сказал мне что-то, затем, до него дошло, что я ни слова не понял. Теперь он общался только с Есенией. Почему они перешли на непонятный мне язык? Есения отвечала ему взволнованно, хотя я мог судить только по тону, что ей сделалось не весело. Мне стало обидно – не ожидал, что они так поступят. Носом чую: произошло нечто неприятное, а они не хотят мне рассказывать.

– Что за необходимость в тайнах? – Перебивая Такрина, я остановил Есению за руку, когда мне надоело вслушиваться в странные слоги с большим количеством твёрдых согласных и шипящих.

Есения искренне не понимала о чём я:

– Какие тайны? Такрин спрашивал, почему мы на чужом языке говорим. Я его убеждаю, что он ошибается и Вы туда же?

Мы оба смотрели на неё с недоумением, она, ошарашенная, спросила меня, понимаю ли я её, а потом заговорила с Такрином на другом языке, а меня заверила, что задаёт нам одинаковые вопросы. Затем опять говорила с Такрином, выслушала его и начала объяснять:

– Он считает, что нас наказали. Отняли один из даров. Оказывается, после свадьбы супруги понимают речь друг друга, если они говорят на разных языках.

– Но ты по-прежнему можешь говорить по-русски?

– Возможно, частично забрали. Ой, не знаю! Так страшно! Что теперь будет?

– А может Игоша замешан? Он не просто так второй раз в меня плюнул. Ведь я сначала его без проблем понимал, а последние слова уже не разобрал. «Глу…катовишну» что означает?

– Похоже на слово «глупый», только непривычно как-то состыковано, словно из двух слов.

– Да, он именно меня глупым и назвал. А что значит «Пытаршха»?

– Не очень понятно говорите, что-то типа малышка-жена.

– А «рапту баавлу»?

– Не буду я это повторять! – возмутилась девушка.

Такрин прыснул со смеху. Есения смутилась.

– Что это значит? – потребовал я перевода.

– Не скажу.

– Он говорил непристойности?

Есения отвернулась, смущаясь.

– Вот паршивец! – сорвался я.

Такрин заговорил тарабарщиной. Есения ответила ему раздраженно, как мне показалось, с ним не соглашаясь.

Мы перешли Путь и вернулись в Марьинку. После роскоши храма, убогость и запущенность села усиленная шоком, вызванным последней неприятностью, вновь пробудили во мне желание бежать отсюда, даже обнаружил в душе готовность умолять «Алканафту» или как там зовут то правдолюбивое существо, которое решало отпускать ли меня домой.

Но депрессивное состояние исчезло также быстро, как и появилось: сначала беззубая улыбка мужичка на скамейке у калитки, множественное пусть не русское, но и так понятное «Здравствуйте» знакомых и таких простодушных селян и мне наплевать, что я в заднице мира – главное люди здесь хорошие!

И Паныч мне обрадовался, вышел навстречу, принялся что-то рассказывать. Шутка про горку булыжников, сгруженных людьми воеводы, видимо была не плохой – да, что толку, я её не понял. Заметив наши кислые мины, он заподозрил неладное. Такрин взял один камень, потом другой, этого хватило, чтобы сделать понятный ему вывод и он отрицательно помотав головой, дав понять – чтобы он не задумал надежда не оправдалась. Я молчал, Паныч продолжил говорить со мной. Удивился безмерно, чего это я совсем не врубаюсь в местный юмор. Специально для меня новую байку приберёг. Досадно вышло.

– Я не понимаю, Паныч… – не выдержал я, и он оторопел.

Пришлось ему менять свои привычки, уже в который раз. Он, с явным неудовольствием снизошел до беседы с дочкой, прочел записку, о которой мы говорили у храма и выслушал её историю и перевела, что говорил я. В сердцах, отослал Есению к сёстрам, коронным «Брысь!», которое не спутать ни с чем, пусть и звучало оно совсем по-другому. Опять обратился ко мне и тут же скривил губы под усами, покосился в сторону комнаты девчонок, решая, не рано ли отослал переводчицу, махнул рукой, подавил тяжелый вздох и театральным жестом выразил нам приглашение к накрытому столу.