Людмила Ударцева - Не хочу быть героем. Между небом и землей

– За неправду её накажут.

– Каким образом?

– Не знаю, но непременно накажут.

Глава 3

К тому моменту, когда Есения появилась на крыльце, его слова проросли в моём мозгу сорняками тревоги. В мыслях вертелось: «Где же она? Вдруг с ней что-нибудь сделали, а я жду, вместо того, чтобы на выручку идти». И вдруг она вышла на верхнюю ступеньку. На расстоянии, по обыкновению расцветая безмятежной улыбкой, громко сообщила:

– Эти голоса! Они принадлежат жителям Ляда! Я узнала! – Девчонка, что с ней поделать! Книжек набрала и счастлива. Наконец, она была возле меня. – Высоким голосом говорит Алконост. Написано, что она не несёт людям зла в отличие от своей сестры Сирин. Она может слышать мысли, а Сирин влияет на них, причём, весьма дурно.

У меня отлегло на сердце. Словно и не волновался вовсе, включил старшего братца, с кем чаще всего отождествлял себя рядом с ней:

– Скажи нам, как твоя пусть не дозрелая, но уже женская логика вывела на поиски невидимых обладателей голосов, когда мы надеялись, что ты за это время нашла, что-нибудь про исчезающие деревни?

– Не иначе опять посмеяться хочется?

– Угу, – не стал я лукавить.

– Не в этот раз, – заверила она. – Всё связанное с созданием Чуди или даже отдалённо относящееся к тому времени изъято для чтения и изучения мудрецами. В хранилище ничего другого не осталось, кроме судебных процессов и высших существ.

– Ладно, всё равно ты – умница, – похвалили мы и вспомнили недавний спор, – а маленькие в накидках – это дети?

– Конечно. Только тот правдив, кто ещё не научился лгать.

– Устами младенца глаголит истина, – процитировал я народную мудрость.

– Это слова, написанные в главном зале на стене. Кстати, не все они люди. Игоша и ещё пять лесавок когда-то были в храме, но теперь они наказаны, привязаны к одному месту и даже времени, не растут и не понимают ничего. Люди приходят в храм только семь дней в году, а лесавки уверены, что каждый день. Жалко их.

Ох, не вовремя она этого Игошу вспомнила: не пройдя и пяти метров по дорожке, я вынужден был вытирать щёку от капель, которые полетели в меня с пригорка.

– Не хочу! – Игоша наверняка подпрыгнул, чтобы плюнуть мне в лицо жеваными лепестками, красного цветка. – Где пряник? – Он картинно проявился передо мной, капризно насупил широкий, усыпанный яркими веснушками нос.

– Отстань, нет у меня пряников!

– Пряни-и-ик! – тянул он противным скрипучим голосом.

– Я тебе русским языком говорю – нет у меня пряников.

– Языком, языком, русским, русским, – проворчал он как старичок и, спрыгнув на край дорожки, наклонился, стал по хомячьи срывать ртом траву и жевать набивая ею обе щёки. На противной рожице отразилось довольство, словно жевал он свой долгожданный пряник, потом в несколько прыжков, оказался около меня и, как я не прикрывался, зелёные слюни вперемешку с травой полетели в мою сторону, часть попала на одежду, шею и лицо. Я обомлел, соображая, что с этим гадёнышем делать. У меня бы рука не поднялась наказывать шкоду-коротышку. Я решил стерпеть, рукавом отёр лицо, вздохнул, развернулся и пошёл прочь с поляны.

– Не сердишься на Игошу? – он тянул меня за рукав, побуждая вновь остановиться. Есения не двигалась, глядя на мой натянутый рукав, хотя слышать и видеть сорванца не могла.

– Игоша прости нас за гостинец. Следующий раз два пряника принесу и леденец на палочке, хочешь?

– Девочка хорошая. Игоша на неё не злиться, – он отпустил мою рубаху и остановился. – Ты наказан. Ладушка дар забирает – будет тебе «русский». Будешь ты как пенёк глупый… глу… глу… катовижну! – завернул он непонятное слово, обгоняя меня опять, но теперь он спешил рассказать, как раскаявшийся шалунишка, неуверенно и стыдливо прятал глазёнки, пытаясь, что-то объяснить на каком-то языке. Я слов не понял, а он в сильном порыве, повторил отчётливо три слова и – «Ммуу», – чмокнул, изображая поцелуй губами. И опять – Пытакшха рапту баавлу… Ммуу! – чмокнул толстыми губами и, отпрыгнул в сторону с дорожки, встал на обочине, с видом двоечника отбывающего в углу наказание.

Есения не утратила возникшей после посещения книгохранилища весёлости:

– Полюбил тебя Игоша, – когда я ей стал жаловаться на её знакомца, она потребовала, чтобы я не прибумывал, встав на носочки, стёрла с меня зелёные капли. Она поняла, что я ребёнка не обижу и осмелела настолько, что отпустила шутку по поводу моей «широкой» внешности, удобной в качестве мишени. Я не мог придумать объяснение её хорошему настроению, пусть радуется, если хочет, изобразил лицом обиду не хуже Игошиной и попросил её продолжить невероятную историю моего спасения.