Людмила Ударцева - Не хочу быть героем. Между небом и землей

Иконостаса или даже отдельной иконы при входе не было. Люди входили, отвешивая поклон. Я мог предположить, что религия, исповедуемая в храме, не перекликалась ни с мусульманством, ни с христианством или буддизмом и мне не знакома. Тогда я повторил за Есенией низкий поклон и вошел. Может и не надо было, Такрин, следом за мной, как к себе домой заходил. Но он вроде как преступник, что с него взять.

Стрихши встретили нас у входа, вместо того, чтобы угрожать оружием с требованием подчинения, гиганты с почтением поклонились «арестанту» Такрину и жестами пригласили следовать за ними. Он, как обычно, был не возмутим, кивнул мне, отвечая на почитание, не больше, чем на грубые тычки мужичков на площади Царь-Града. В недоумении я мысленно завис и не заметил, как потерял его в толпе людей.

Глава 2

Внутри, храм имел одно большое помещение с тремя высокими дверями на противоположенной от входа стене: в молельню, зал суда и книгохранилище. По словам вводившей меня в курс дела Есении, тут были и закрытые для прихожан помещения, наверняка туда и увели Такрина, хотя других дверей я не видел.

Композиция общего зала, заменявшего прихожую с тремя тематическими отделами, или секциями соответствующими каждая своему назначению, была потрясающей по сложности, что было возможно осуществить, если только вырубать потолки внутри скалы. Самый высокий участок свода уходил куполом в центре зала, его украшали скульптуры, запечатлевшие человекоподобных существ. Кроме их нечеловеческой красоты, они отличались от людей наличием хвостов, похожих на львиные, головы некоторых из этих каменных красавиц и красавцев украшали рожки. Тело одной из них было покрыто перьями, иные очертания фигур заканчивались складками ткани, в изгибах которой открывалось сходство данных персонажей каменного эпоса с безногим карликом на поляне.

Вторая секция, уступала первой только высотой потолков, здесь главенствовали буквы и рунические знаки. Я, и без объяснений, узнал бы в ней дверь в библиотеку.

Пропорции третьего отличались не только высотой, но и шириной. Скошенная стена образовывала низкий свод, напоминая о приземлённости людей, совершивших злодеяние. Эта широкая секция, как огромной трещиной в потолке, отделялась от центральной части изображением каменной молнии. Над входом в зал суда поверхность стены запечатлела пять слов: «Устьмижи недорастлима дже догворил ресницо».

– Почему я понимаю, что говорят, а читать не могу?

– О чём Вы? Как это не можете?

В этот момент она вздрогнула от резкого звука, шаг ко мне и я спрятал её в кольце рук. Дверь под низким сводом распахнулась. Навстречу нам бежали двое, первый мужчина, распахнувший дверь, успел поравняться с нами, в тот миг, когда сзади, сотней удавок, его обхватило нечто, похожее на тонкие пальцы-щупальцы из чёрного, блестящего волокна. На лице мужчины гримаса ужаса сменилась безумством. Вращая глазами в крайнем отчаянии, он закричал, что было сил. В то время как его подельник, обвитый с головы до ног, мог только извиваться в сочащихся слизью кольцах.

Я стоял, задыхаясь от накатившего смрада, в сомнении, а не пора ли бежать отсюда пока не поздно. Как-то сразу стало трудно удерживать себя на месте, когда узнал, что ты следующий по очереди туда, где вместо стены – вход в чистилище, населённое зловонными монстрами, с множеством рук-отростков, шарящих по периметру в поисках грешников и оставляющих гадкую, чёрную слизь в местах соприкосновения с белой стеной.

Первый мужчина вновь закричал, надрывно так, словно резанул по обострённому состраданию. Я подался вперёд, освобождаясь от обхвативших меня рук Есении. Она взмолилась, останавливая меня. В слепую, обречённый преступник судорожно цеплялся руками за угол стены. Его усилия были тщетными. Конвульсивно сжимающиеся, клубком чёрных змей пальцы, с длинными, гибкими фалангами, под тлетворным действие которых человеческая кожа сыпалась трухой, закрыли нижнюю часть его лица. Ещё до того как я успел схватить протянутую руку, их затащили назад. Дверь захлопнулась, отрезав от ненужных свидетелей стоны и крики, а стена у входа как губка впитала чёрную слизь и кровавые следы и ногти бедняги. И не осталось ничего напоминающего о расправе, только страх и трясущиеся поджилки очевидцев.

Я онемел, люди зароптали в смятении, «смертный грех» и «навеки». Вопросительно глянул на Есению, она выглядела испуганной, покачала головой, мол, понятия не имею, что это такое. Успел же привыкнуть, что она знает больше других дивьих людей. Временами из-за её осведомлённости забывал, какая она молоденькая, совсем девочка, и то, что мы увидели – было ей не ведомо.