Виктор Песиголовец - Ловелас и два ангела. Мистический триллер

Мои руки тотчас сомкнулись у нее за спиной.

– Ты не обижаешься, что я так нахально себя веду? – спросил я, целуя живот Вивы сквозь тонкую ткань блузки.

– Обижаюсь? – удивилась она. – Но ты же ничего плохого со мной не делаешь. Наоборот, ты проявляешь ко мне ласку и нежность.

Я обнял ее крепче, потом усадил к себе на колени.

– Мне кажется, я должна тебя отблагодарить за такое отношение, – тихо проговорила девушка. – Я тоже тебя обниму, ладно?

Она обвила руками мою шею.

– Этого маловато будет, – блаженно проурчал я, поглаживая ее спину.

– А что надо сделать еще? – ласково поинтересовалась Вива.

– Возьми да поцелуй меня! – озорно улыбаясь, предложил я.

– Хорошо! – она тут же взяла меня пальчиками за подбородок, приподняла мою голову и, наклонившись, чмокнула в щеку.

– Не плохо бы еще разочек, – мечтательно произнес я. – Тебе не трудно?

Она поцеловала меня снова. И вдруг вскочила.

– Я же забыла тебя спросить, может, ты голоден? У меня полно всякой еды! Есть и яблоки, и капуста, и соленые огурцы…

Я растянул губы в улыбке:

– Какой богатый выбор питательных продуктов!

– Хороший выбор! – не поняла девушка моей иронии. – Между прочим, у меня в шкафу имеются еще гречневая крупа, консервированные ананасы, бутылка оливкового масла и пакет сухофруктов.

– Мясное, похоже, ты не употребляешь, – заметил я и, отхлебнув глоток кофе, прищелкнул языком от удовольствия – напиток имел потрясающий, ни с чем несравнимый вкус.

– Нет, – подтвердила Вива. – Но я не вегетарианка. Иногда ем рыбу и яйца. А еще очень люблю парное молоко.

– Где ж его взять? – хмыкнул я.

– Да, верно, – кивнула девушка. – Такое молоко бывает только в деревне.

Выпив кофе, мы отправились в гостиную.

– Ты говорила, что увлекаешься живописью и графикой, – напомнил я. – И даже о мольберте упомянула. Может, покажешь парочку своих работ?

– Пожалуйста! – девушка выскользнула из комнаты и через несколько секунд вернулась с небольшим полотном в узкой алюминиевой раме. Полотно было прикрыто куском темной ткани.

– Интересно, интересно, что ты там изобразила! – я поспешил к Виве и помог ей водрузить его на подоконник.

Легким движением она сдернула ткань и отступила в сторону. А я уставился на картину.

Выполненная в мрачных тонах, к тому же несколько небрежно, она поначалу показалась мне нелепой мазней. Но потом я рассмотрел ее как следует и понял, что это довольно-таки приличная работа. Однако сюжет меня озадачил: бескрайнее болото, покрытое рваной пеленой тумана; редкие камыши; полусгнившие деревья, вырванные с корнем и сваленные в кучу; в ветвях одного из них увязла грязная кукла без одной руки. На заднем плане – остовы разрушенных зданий, опоры моста, облезлый купол православной церкви, катер или небольшое судно, лежащее на боку в мутной жиже. Над всем этим – темно-серое небо без единого просвета, и только в уголке картины – несколько тонких лучиков солнца, пробивающихся из-за черной зловещей тучи…

Я подошел к девушке, смиренно ожидавшей моего отзыва, обнял за плечи и нарочито испуганно прошептал:

– Вива, что ты изобразила?

– В общем, это… – волнуясь, она облизнула свои прекрасные губки. – Это… будущее одного большого города, ныне процветающего и прекрасного…

– Будущее? – тем же тоном спросил я. – А почему ты представляешь его таким мрачным?

Девушка слегка тряхнула головой и серьезно изрекла:

– Я его таким вижу.

– То есть ты считаешь, что этот город пострадает из-за наводнения или чего-то подобного? – взирая на личико прелестной художницы, вдруг сделавшееся горестным и скорбным, я не удержался – легонько шлепнул ее по носу, чтобы вывести из этого непонятного состояния.

– Да, его затопит, – кивнула Вива, потупившись. Ее голос немного дрожал. – Он перестанет существовать. Потом, конечно, построят другой город – подальше от моря – и назовут именем прежнего…

Я взглянул на девушку с тревогой – отчего это она вдруг так загрустила?

– Скажи, у тебя еще есть картины? – спросил я, целуя ее в висок.

Услышав мой вопрос, Вива оживилась. В ее глазках опять зажегся золотой огонек.

– Сейчас принесу еще одну, – она метнулась в спальню и вернулась оттуда с куском полотна, заключенным в очень красивую деревянную раму. – Вот, гляди! Эта работа повеселее будет!

Я поставил картину на диван, прислонив к спинке, и стал внимательно рассматривать ее. Она показалась мне даже более странной, чем первая, хотя и была написана очень умелой рукой. В центре полотна был изображен худощавый мужчина лет пятидесяти пяти, с седоватыми, еще довольно густыми космами, который стоял на небольшой бетонной площадке, огражденной невысоким забором. Лицом этот человек слегка походил на французского актера Пьера Ришара, только губы были другими – крупнее, мясистее, и глаза не те – в них затаились рассеянность и меланхолия. Рядом с мужчиной возвышался узкий металлический ящик, напоминающий кухонный пенал, с двумя длинными мачтами, от которых отходили очень толстые красноватые провода, другими концами подсоединенные к линии электропередач. На заднем плане картины виднелись многоэтажные здания, утопающие в зелени деревьев.