Тёма Шумов - Гипотеза симуляции

– Улыбайся, паксам 8 8 PAX – на сленге бортпроводниц пассажир это нравится, – ответила Оля.

– Да плевать мне на то, что им нравится, – Анжела попыталась сделать серьезное выражение лица. – Одно хорошо в этих рейсах из Парижа – детей тут почти не бывает и тошнотиков.

– Это точно. Я как вспомню рейсы из эмиратов или Турции, так просто содрогаюсь от ужаса.

Сквозь иллюминатор и окна аэропорта Кристина видела наполненный народом зал и очередь на посадку.

Анжела постучала ногой и подпрыгнула.

– Ты чего?

– Пассажиросос какой‑то хлипкий в «де Голе». Всякий раз, бывая здесь мне, кажется, что однажды пройдет пара‑тройка стокилограммовых трюфелей 9 9 Трюфель –пассажир бизнес‑класса и мы все свалимся прямо на скотовоз.

– Крис ну что там видно в дырку? – спросила Ольга. – Идут?

– Вроде пошли.

Она уже собиралась встать и, присоединившись к девушкам, занять свое место у входа в салон, когда заметила на первом этаже, где находились выходы для посадки на лоукостеры, странную суету. Казалось, люди стояли по пояс в воде на берегу штормящего океана, и гигантская невидимая волна кидала их от стены к стене.

«Будто они убегают от кого‑то», – подумала Кристина и приложила к иллюминатору ладонь, чтобы лучше разглядеть происходящее.

Несколько человек замерли у окна. Затем дернувшись, как от удара током, они прижались спинами к стеклу и попятились к закрытым дверям.

Среди них была молодая мамаша с ребенком. Мальчик обернулся и поднял голову. Он посмотрел прямо на Кристину, и той стало не по себе. В его взгляде угадывалась отчаянная мольба.

А еще паника.

В следующий миг мать ринулась вглубь толпы и увлекла за собой сына. Они исчезли среди других пассажиров, словно проглоченные гигантской плотоядной субстанцией.

– Крис, – прошипела Ольга. – Давай быстро, кефаль пошла.

– Иду‑иду, – она встала у дальней стены и приготовилась помогать пассажирам, направляя их к своим местам.

Первыми в салон самолета вошли две особы неопределенного возраста. У них были одинаково накачанные губы, одинаковые прически и нереально гладкие лица.

– Наконец‑то, – вздохнула та, из‑под короткого красного платья которой, выглядывал край татуировки. – Надеюсь, тут будет спокойней.

– Да уж, – вторая капризно надула и без того пухлые губки. – Что‑то в аэропорту уж больно шумно стало.

– Это все из‑за личинусов, – ответила первая. – Ненавижу мерзких маленьких крикливых гаденышей.

Дамы критически осмотрели свои места в первом ряду и, усевшись, достали одинаковые золотистые айфоны.

Мимо Кристины прошла молодая пара – он как школьник на первом свидании держал ее за руку, она, раскрасневшаяся, оглядывалась по сторонам.

– Какие у нас места, Мариш? – спросил юноша.

– Шестой ряд, – ответила девушка. – «Эф» и «Жи».

– Пожалуйста, по этой стороне, – направила их Кристина.

У молодого человека за спиной висел небольшой рюкзак, с торчащим наружу уголком запечатанного пакета, из тех, в которые упаковывают алкоголь в зонах беспошлинной торговли.

Следом за ними, ведя перед собой девочку лет семи, вошла высокая блондинка в узком голубом платье. Кристина хотела заглянуть в ее билет, но та решительно направилась вдоль левого ряда.

Салон постепенно наполнился. Поток пассажиров уменьшился и вскоре иссяк совсем. Последним прошел мужчина неопределенного возраста с коричневым кожаным кейсом. Небольшого роста, кривым лопатообразным носом, выкаченными болотного цвета глазами и отвислыми щеками он напоминал Сквидварда из мультфильма “Губка Боб”. С недовольным и крайне надменным выражением лица он оглядел каждую из стюардесс и, бросив взгляд на пассажиров, столпившихся в проходе, и рассаживающихся по местам, поморщился.

– Вот он запах родины. Смесь вони заскорузлых носков и дешевых пробников “шанель”. И вечный русский бардак. Везде, где появляется русский тут же наступает разруха и хаос. Наш человек даже в самолет сесть нормально не может. Казалось бы, что проще – пройти и занять свои места – но у них даже на это мозгов не хватает.

Он смерил долгим взглядом Кристину, очевидно рассчитывая на ее ответную реакцию, и не дождавшись, продолжил:

– Мне смешно, когда мне говорят, что я должен жить в Рашке. И еще любить ее. Я никому ничего не должен. Я люблю Париж. Все эти его «арт‑де‑вив», его «традисьон». Хотя и он уже не тот. Жизнь тут тоже меняется в худшую сторону из‑за наплыва всякой швали. Но все равно Франция – все еще Европа, милочка. Она все ещё сильно отличается от кровожадной азиатской орды, от становища одичалых, в которое мы вынуждены вернуться.