Матвей Лебедев - Чёртов интернат. Когда дети читают сказки взрослым. Страшные сказки

– Она не поймёт. Тогда не понимала, и сейчас не поймёт. Я больше не могу… – По грязным щекам Потеряшки лились слёзы, она давилась соплями, размазывала их по лицу. – Не могу!

Женщина прислонилась к решётке спиной и с ненавистью обвела взглядом лес. Он напирал со всех сторон. Молчаливый, угрюмый, необъятный. Противиться его воле не было сил, и Потеряшка сдалась. Снова. Она схватилась за навесной замок, болтавшийся на широкой цепи, и принялась колотить им по воротам со всей мочи. Потом прислушалась, высматривая что-то за воротами. И это «что-то» ответило своей гостье холодным вздохом. Тонкие кисти женщины легко пролезли между прутьями решётки.

– Не бойся! Выслушай меня! Прошу…

Ледяной ветер ударил женщину в грудь пригоршней снега и почти сшиб её с ног. Потеряшка прижалась к решётке, опустила голову и зажмурилась, чтобы не задохнуться и не ослепнуть. Ворота требовательно задрожали.

– Не верь тому, что видишь… Не верь… Не верь, – без остановки бубнила Потеряшка, – не верь тому, что видишь. Мы справимся. Только не верь. И всё будет хорошо…

Она слышала, как, нахохлившись, перешёптываются деревья. Знала, кто прячется за ними. Чувствовала, как лес облизывает её босые пятки холодным мхом. Стаскивает еловыми лапами телогрейку. Берёзовой листвой целует дрожащую спину.

– Не верь тому, что видишь…

Нет, это не лес. Это десятки грязных рук схватили её, повалили на землю. Лицом в снег, которым яростно блевали ворота.

– Я виновата, – прошептала женщина, прежде чем сознание покинуло её.

– Даже не думай! – осуждающий взгляд Ирины мёртвой хваткой вцепился в мой потрёпанный безденежьем кошелёк. Печально, но факт: чем меньше у нас средств, тем чаще мы хватаемся за бумажник. Одни потрошат его в надежде найти завалявшийся в складках полтинник. Другие, не в силах бороться с потребительской лихорадкой, вовсе не выпускают портмоне из рук.

Пригородный поезд заметно поубавил ход, готовясь завизжать тормозами у очередной заснеженной станции.

– Не будь наивной, Оль. Это развод чистой воды! – Коллега брезгливо отодвинула замасленным пальцем пакетик с зажигалкой.

Я замерла с кошельком в руке, опустив взгляд на короткую записку от руки. На свою Ирина уже положила надкусанный беляш.

«Помогите! Я с рождения глухонемой. Я не попрошайничаю, а пытаюсь честно заработать. Купите зажигалку за десять рублей. Вам мелочь, а мне – сытый день. Сделайте доброе дело. Благослови вас Бог! Спасибо».

– Всего-то десятка, Ир! От меня не убудет. – Осуждение коллеги заставило меня оправдываться. Хотя в душе я понимала, что ничего ей не должна. Это мой выбор. И ещё нескольких засуетившихся в поисках мелочи пассажиров.

Я опустила поверх записки купюру с изображением красноярской часовни Параскевы Пятницы – покровительницы семьи и домашних животных. Почему-то именно сейчас меня позабавило, что на оборотной стороне десятки был изображён мост гидроэлектростанции.

Ирина закатила глаза, надула губы и отвернулась к чёрному окну.

– А зажигалку мужу подарю. А то он вечно на спички ругается. То намокнут, то сера паршивая. А тут, смотри, – одним движением я откинула металлическую крышку, из-под которой вырвался голубой огонёк, – импортная! Написано: «Зиппо».

Снова этот извиняющийся тон. Я, будто нашкодивший щенок, пыталась вымолить прощение хозяйки. Заискивание и вечно виноватый вид – результат странных воспитательных методов моей мачехи. Получить от неё похвалу или хотя бы снисходительную улыбку было невозможно. Что бы я ни делала, как бы ни старалась, женщина оставалась неприступной, как паспортистка в обеденный перерыв.

«Сама завязала шнурки? Теперь хоть мордень не расшибёшь». «Получила пятёрку? А до этого чего дурочку из себя строила?» «Защитила дипломную? Ну не зря хоть лампочки по ночам жгла, читая свои книжки».

Когда же мне предложили работу в загородном интернате, мачеха и вовсе с цепи сорвалась: «С ума девка сошла! Нет бы в школе остаться. В тепле тетрадки перебирать. Подавай ей вшивых детёв всякого отребья. Все нервы тебе вытреплют! Ещё и заразу какую в дом притащишь. А дорога-то, дорога! В поездах жить будешь. Одумайся, дурёха!»

Но я не одумалась. Страна только начала оправляться от нищеты девяностых. Чтобы выжить, надо было крутиться.

С утра до вечера я заставляла детей поверить в то, что они любят литературу. После уроков малевала по трафарету таблички с названиями улиц и номерами домов. Три раза в неделю бегала в администрацию города (про себя я звала её адом города) мыть полы.