Александр Варго - Двое в лодке (сборник)

– Она ребенок!

– Шестнадцать лет – это не шесть, – не согласился с доводами матери Иртышный. – Да и меня по головке не погладят. Тебя тоже, душечка моя.

Серафима хлюпнула носом и сказала:

– Я тут уже подумала. Наверное, мы сможем замять это дело.

Ковальски одобрительно закивал.

– Вы мне только скажите, они все такие? – Охотник все же хотел удостовериться в том, что в убийстве столь агрессивных сумасшедших с задатками каннибалов греха не больше, чем в утоплении уродливых котят в унитазе.

– Не все, – ответил доктор. – Еще три человека. Пока они привязаны к своим койкам, сделать это не составит труда. Вначале выстрел в сердце, потом отрубание головы. Трупы сожжем во дворе.

– Я не буду, – по-детски запротестовал Ковальски.

– Не зацикливайся. Ты стреляешь, я рублю. Пойми, мы уже тут все повязаны.

– Убивать больше никого не буду!

Доктор на минуту забыл о нем и переключился на Карпатову:

– Лизе капельницу наладили?

– Наладили. Там Рябинова колдует. Хотите, я скажу, вам принесут сюда из столовой покушать. Ужин уже, – тихо проговорила Карпатова. – Ну как же так, доченька моя… – Она встала, на выходе из манипуляционной обернулась. – Я вас прошу, убейте их всех!

– Видишь? – заявил доктор.

– Это ваши проблемы, не мои, – снова взбрыкнул поляк.

– А в Коленьку кто пальнул? – осведомился Иртышный, продолжая обрабатывать небольшие раны на ноге Ковальски.

– Так ты кричал, стреляй, мол. Он же девочку покалечил.

– Ты все сделал правильно. Леонид, веди себя хорошо, и получишь две тысячи долларов. Обещаю.

Появился Вестовой и сообщил:

– Аркадий Петрович, там шахтер молодой буйствует.

– Вырвался?

– Нет, бесится просто. Ремешки на нем я подтянул.

– Придется, Егор Федорович, понапрягаться сегодня еще немного.

Ковальски почувствовал решительность в голосе Иртышного и сдался.

– С кого начнем? – поинтересовался он, забирая ружье, лежащее на кушетке.

– Откладывать не будем. Надо проследить, чтобы на этаж не входил никто, – распорядился Иртышный.

– Валерьевна со своими котелками тут уже! – заявил Вестовой и вылетел в коридор.

За ним последовали доктор с охотником.

Санитарка как раз выходила из камеры Кормильцева.

– Кто разрешил?! – закричал Иртышный. – Нина Валерьевна, вы зачем тут?!

Бабуля опешила.

– Так ведь ужин.

– Почему с вами нет санитаров? Где Кузнецов и Столяров?! – Рассвирепевший доктор первым вбежал в одиночку.

Денис с окровавленным ртом не произвел на Иртышного большого впечатления. Он чисто для справки спросил у бабушки, не она ли ему по зубам врезала.

– Он уже был такой, когда я вошла. Мычал что-то. А санитары, Аркадий Петрович, к Лизе приставлены, чтобы она сама с собой ничего вдруг не сделала.

Доктор осознал, что вся больница уже в курсе происходящего.

Под прикрытием Вестового и Ковальски он подошел к Денису и спросил:

– Что, язык прикусил?

Тот что-то пробурчал и открыл рот.

Иртышный увидел обрубок языка где-то у начала глотки и все понял.

– Ему надо помочь, – страдальчески произнесла бабушка.

– Все в порядке, – заявил Иртышный. – Заживет. Ни здесь, ни в камерах никого не кормить, не заходить в них и даже в глазки не смотреть! Вам ясно?

Бабушка обиделась, громыхнула емкостями, из которых торчали рукоятки половников, и медленно вышла из палаты. Даже ворчать не стала.

Тело, перехваченное ремнями, томилось от вожделения. Денис пытался хотя бы унюхать, что же было в бочонках.

– Кушать хочется? – осведомился доктор.

Псих закивал, насколько это было возможно с ремнем, фиксирующим лоб.

– Подожди, для тебя отдельное меню. Сейчас бабушка всем харчи раздаст, и мы к тебе снова зайдем.

– Зубы собственные пока погрызи как орешки, – добавил санитар, чем привел Кормильцева в неподдельный экстаз, проявившийся в мычании и тряске с частотой в десять герц.

Бедная Лиза, обколотая обезболивающим и напоенная успокоительным, в беспамятстве лежала на кровати.

Напротив, как им и было велено, сидели Кузнецов со Столяровым. Иногда они невольно посматривали на окровавленные бинты.

Со второго этажа прибежал Иртышный.

– Ну и как тут дела? – Он знал, что все далеко не радужно, но уныние для врача перед пациентом – это даже не грех, а моральный садизм.

Даже в том случае, когда все понятно и нет никаких шансов, надо находить в себе силы. Беда только в том, что он не хирург и не терапевт, а психиатр. Оценить состояние Лизы Иртышный мог и без осмотра. В режущие адские мгновения бытия люди надламываются, слетают с катушек, не находят в себе сил вернуться. Он должен был говорить с ней. А Лиза спала.