Геннадий Пустобаев - Рай начинается вчера

Читая нехитрые строки тетиного письма, я невольно улыбнулся, представив хари моих коллег по «воровскому цеху», когда узнали бы они, что я, коронованный авторитет, ношу драную брезентовую сумку с коцаным инструментом за неким таинственным слесарем ЖЭКа по имени Митрич!

О том, что наша квартира отошла государству, я не переживал, так как и не собирался возвращаться в свой дом, где все соседи знали меня и, внутренне осуждая за мои «подвиги», жалели маму.

После освобождения я, даже не колеблясь, поехал в свой родной город к тете Паше. И, куря в промозглом прокуренном тамбуре скрипучего вагона, я, глядя в замерзшее окно двери, за которым чернела вьюжная февральская ночь, все думал и думал: думал обо всем и ни о чем.

– 6 -

Коробка

Я вернулся в свой родной город к тете Паше. Встретились мы с ней тепло. Дом ее находился в частном секторе в получасе езды от нашего дома, и мальчишкой я часто бывал у нее.

Жила теперь тетя Паша одна. Ее муж, дядя Петя, сполна хлебнувший окопной жизни, давно умер от доконавших его фронтовых ран, а ее сын Вася, дружбан моего детства, нелепо погиб от удара в голову обломком разлетевшегося на куски точильного диска.

Проговорили мы с ней долго, и спать я лег заполночь. Нервное напряжение последних дней сказалось на мне, и едва моя голова коснулась подушки, я, как в темную яму, провалился в неспокойный сон без сновидений.

Утром, легонько разбудив меня, тетя Паша положила мне на одеяло завернутый в темную бумагу сверток.

– Вчерась не стала на ночь-то отдавать, – тихо сказала она. – Сам глянешь… А я Ваське дам да на базар сбегаю. Приду – кормить тибя буду. А ты, коли станешь, печку глянь.

Когда тетя Паша вышла, я усмехнулся, вспомнив, как она с завидным упорством называла всех своих поросят Васьками.

– Как ты, Паша, можешь и поросенка и сына одним именем звать?!! – не раз выговаривала ей мама.

Но на ее замечания тетя Паша лишь отмахивалась:

– Да порося, он по своей породе и есть Васька, а от Васьки-то не убудет.

– Петя, да ты хоть с ней поговори! – горячилась мама.

На что дядя Петя лишь усмехался:

– Ты, Варя, свою сестру знаешь. Легче медаль получить, чем ее уговорить.

– А пошто миня уговаривать, – отрезала тетя Паша. – Сам Васькой-то и назвал сына у честь отца свого. А мине так сподручней.

Мама рассказывала, что тетя Паша и характером, и внешностью вся пошла в их мать, такую же миловидную худенькую и суетливую женщину. Мама же пошла в отца, статного серьезного мужчину – директора леспромхоза. Тетя Паша была младше мамы на три года. Они были единственными, кто из их большой семьи уцелел в войну. Их старшие братья, Степан и Глеб, погибли на фронте, а отца с матерью за связь с партизанами повесили каратели. Мама рассказывала, что их с тетей Пашей спас пожилой немец. Когда он появился на горище, где они прятались, тетя Паша вскрикнула от испуга, а мама, зажимая ей рукой рот, тряслась от страха. Немец, тихо подойдя к ним, погладил маму по голове и, достав из кармана кителя шоколадку, положил ее перед ними. Затем вздохнув, спустился вниз. «Найн, найн!» – прокричал он, и каратели пошли со двора.

После войны мама, окончив школу, поехала учиться на фельдшера, а по окончанию училища пошла работать в госпиталь медсестрой, где и познакомилась с моим будщим отцом, офицером МГБ. Через полгода они поженились, а вскоре отца направили в Прибалтику. Мама, уже беременная мной, ждала разрешения на проезд, но вместо него пришла на отца похоронка. После моего рождения мама осталась работать в госпитале и, когда друзья отца помогли получить ей квартиру, забрала к себе и свою сестру, замучившую своим нежеланием учиться их двоюродную тетку Матрену. Тетя Паша же согласно своим классо-коридорам пошла работать на завод, где и проработала до пенсии.

Оставшись один, я медленно развернул сверток и увидел то, о чем уже догадался: светлую жестяную коробку, в которой мама хранила документы. Как в ожидании приговора, я смотрел на нее, не решаясь открыть, но в то же время мне хотелось сделать это, чтобы закончилось изматывающее душу ожидание. Быстро умывшись и одевшись, я сел на кровати и, поставив коробку на колени, провел рукой по тисненому городу на ее крышке. Затем, решившись, с внутренним трепетом потянул крышку вверх. Она, тихо скрипнув, легко поддалась, и я почувствовал едва уловимый запах мамы, от которого болью кольнуло виски. Открыв коробку, я сразу сверху увидел немногочисленные письма, написанные мной маме из колонии. Чувство стыда хлыстом ударило по лицу. Брезгливо отложив их в сторону, я, достав стопку документов, начал перебирать их. Свидетельство о смерти мамы, ее медицинский диплом, трудовая книжка, сберегательная книжка, мой аттестат, мое свидетельство о рождении, мамино свидетельство о рождении, свидетельство о браке. Открыв его, я прочел: «Гражданин Яров Михаил Валериевич, двадцать четвертого года рождения… и гражданка Ларева Варвара Александровна, тридцать второго года рождения, вступили в брак двадцать пятого августа одна тысяча пятьдесят второго года. Произведена соответствующая запись номер девятьсот сорок восемь». Я закрыл свидетельство. Как все просто! Две судьбы за номером девятьсот сорок восемь. Дальше я увидел пожелтевшую свадебную фотографию своих родителей. Мама показывала мне ее и раньше, но сейчас я смотрел на нее совершенно другими глазами.