Геннадий Пустобаев - Рай начинается вчера

– Да, Кислый, – возясь с пуговицами на ширинке, усмехнулся Боря Сухой, – в этом твоем прикиде с тебя колхозник, как из меня Шаляпин. Это даже самый тупой мент поймет.

Кислый, входя в роль, улыбаясь, вновь протянул:

«А гражданин на-чаль-ничек!

Да-а а-ат-пусти да-до-му нас.

Горбатили в кол-л-хози мы

На аграма-дном дизеле.

А нам ни-че не заплати-или,

Так мы «Ва-л-жану» стыбзили!»

– Га-га-га, го-го-го, – двумя гусаками вновь зашлись Лешик с Рыжим, вытирая слезы с глаз.

– Ну ты, Кислый… Даешь! – задыхаясь от смеха, выдавил Рыжий. – Н-ну… и рожа у тебя!

Кислый, скривив губу, непринужденно усмехнулся:

– На свою глянь! Твоя морда и мой зад из-за угла – точняк два бандита будут!

Ухнувший смех, казалось, вышибет оконца.

– Ну ты, Кислый… И конь с чем-то! – задыхаясь от душившего его смеха, процедил сквозь зубы, бросивший считать патроны, Бэдя.

Кислый, польщенный вниманием, победоносно улыбнулся.

– Конь с чем-то… – когда поутихла волна смеха, подмигнул я Кислому. – Прежде, чем цирк устраивать, ты лучше еще раз машину проверь.

– А че ее проверять, начальник! – все еще находясь в роли, продолжал Кислый.

– Машина – звэр… Шафер – кабэль! – поддерживая Кислого, вновь захохотал Рыжий.

Подойдя к Кислому, я тихо шепнул ему на ухо:

– Паша, если по твоей милости нас заметут, то Писарь в камере из тебя ремней нарежет, а твой корефан-хохотун, – скосил я глаза, указывая ему в сторону Рыжего, – ему ох как поможет! А я могу рядом и не оказаться…

Кислый серьезно посмотрел мне в лицо и, повернувшись, скрипнув дверью, что-то буркнул, выходя из комнаты.

– А ты, Рыжий, – обрывая веселье, сказал я, – хватит зубы сушить. Помоги Бэде волыны в сидор упаковывать.

Рыжий, скомкав улыбку, неприязненно взглянул на меня:

– А я, че, шнырь?!! Или сошка, а?!!

– Че?!! – вскочил как ужаленный Бэдя. – Ты че пропотел, меня вздумал за шестерку держать?!! Ты базар фильтруй, баклан! А не то я тебя в момент обиженным сделаю! Там, где я был, такие блатные, как ты, солому курили!

– Осади, Бэдя! – остановил я его. – Осади. Дело здесь, как я понимаю, не в тебе. Я вижу, Рыжий, видно, хочет масть поменять.

Рыжий, быстро зыркнув глазами, настороженно огляделся. Боковым зрением я видел, как Писарь с Борей, ожидая развязки, с любопытством наблюдали за нами. Взяв с кушетки пистолет, я неторопливо повернулся к Рыжему. Даже в полумраке я увидал, как посерела кожа его лица и искривился рот. Усмехнувшись, я, повернув пистолет рукояткой вперед, протянул его Рыжему.

– Ну что же, желание похвальное. На… Банкуй!

Еще недопонимая, он автоматически отвел руки чуть назад.

– На! – шагнул я к нему, протягивая пистолет. – Бери!

Рыжий криво усмехнувшись, выдавил:

– Да ладно! Ты че, Михай, шуток не догоняешь?!!

– Я шутки, Рыжий, понимаю больше, чем тебе кажется, – жестко оборвал я его. – Но со мной надо знать, когда шутить! И как шутить! Я тебе не шалашовка с рынка! И если ты считаешь, что тянешь на большее, у тебя есть шанс отличиться! Но ты, Рыжий, знаешь и то, что если что-то пойдет не так, Варрава живьем тебя похоронит! Потому делай то, что тебе я говорю! А если еще вздумаешь шутить со мной, пеняй на себя, – спокойно закончил я.

Рыжий, покорно кивнув, с видом побитой собаки подошел к Бэде, и я почувствовал, как атмосфера в комнате начала разряжаться. Бэдя, что-то бурча себе под нос, снова присел на скрипнувшую кушетку. Боря Сухой, одобряя мое поведение, незаметно мне подмигнул. И лишь Писарь, явно ожидавший большего, казалось, не был доволен финалом. Дальнейшие сборы мы уже заканчивали в полном молчании.

Когда все было готово, и наша разношерстная компания уселась в машину, Бэдя, распахнув выбеленные дождями светло-серые деревянные ворота, махнул нам рукой. По-собачьи зарычав двигателем, наша серо-буро-малиновая «Волга» резво двинулась с места. Пропрыгав по колдобинам пустынной улицы поселка, при въезде на шоссе мы, пропустив машину Бэди вперед, уверенно двинулись следом.

Ехали молча, говорить никому не хотелось, и, чем ближе мы приближались к цели, тем напряженней становилась атмосфера в салоне.

У меня предательски засосало под ложечкой, и тошнота, похожая на похмелье, стала подкатывать к горлу. Я не любил себя в такие минуты. Не любил то состояние, когда моя воля словно испарялась и появлялось чувство страха и тревоги. Когда готовишься к чему-то серьезному, то вначале кажется, что все это еще где-то далеко-далеко впереди. Что все это нереально. Что в любой момент ты еще можешь остановиться! Но в твоем подсознании уже тлеет чувство, что ты не властен что-либо изменить! Что уже не ты руководишь собой, а кто-то невидимый ведет тебя. И чем ближе развязка, тем тревожнее становится тебе. И постепенно в тебе возникает ощущение того, что ты как бы переходишь в некий нереальный мир. Ты спишь, ешь, ходишь по улицам, общаешься с людьми, но ты находишься уже совсем в другом измерении, куда нельзя войти постороннему и откуда уже нельзя выйти тебе. И чем дольше ты находишься в подобном состоянии, тем тревожней становится ожидание развязки. Это выматывает тебя и хочется, чтобы все быстрее закончилось: что будет, то будет. Хочется, чтобы сжатая в тебе до предела, до душевной боли, пружина распрямилась, освобождая твою энергию. Освобождая тебя! Хочется этого так сильно, как погибающему от жажды – воды.