Алексей Зубко - Седьмой круг рисуем собственной рукой

Выйдя из негостеприимной гостиницы, Максим Геннадиевич с тоской посмотрел на серое небо. Сползшее к горизонту солнце отыскало единственную в городе десятиэтажку и укрылось за ней.

Достав телефон, он активировал его.

Двадцать сорок три. Сигнала по-прежнему нет.

Позвонить жене не получится. Оно и к лучшему, не хочется беспокоить ее. Вот устроится на ночлег, тогда наберет, чтобы вместе посмеяться над нелепым случаем.

Вздохнув, Максим Геннадиевич сунул мобильник в карман, поправил сумку на плече и направился вдоль по улице. Он вертел головой, высматривая рекламные тумбы и столбы электропередач, на которых белеют прямоугольники объявлений.

Подойдя к ближайшему стенду, Ликин пробежался взглядом по разнокалиберным клочкам бумаги. Продам автомобиль, верну потенцию и отпущу грехи. Все не то.

Тревога морозной хваткой сжала сердце. Вслед за этим раздражение на глупую ситуацию накатило обжигающей злобой. На невидимого электронного регистратора гостиницы, на рыжеволосого администратора, на охранника, даже на уютные диваны в фойе отеля.

Сдерживая эмоции, Максим Геннадиевич устремился дальше, в извилистый лабиринт подворотен и узких улочек.

Серый монолит двухподъездной пятиэтажки, пара старушек на лавке у первого подъезда, облезлый рыжий кот на подоконнике.

Максим Геннадиевич подошел и замер, переминаясь с ноги на ногу в ожидании пока на него обратят внимание. Одна из приятельниц повернулась, и он тотчас поинтересовался:

– А вы не подскажите, не сдают ли здесь комнаты посуточно? А то я приехал в командировку, а с броней отеля вышла нестыковка и вот…

– Да, нигде порядка нет – везде бардак! – решительно заявила старушка в пестром платке. В сухоньком облике появилось некое воодушевление, словно разговор коснулся волнительной для нее темы.

– Васильевна, правду говоришь, – оживилась ее приятельница. Дородная бабища, с трехслойным подбородком, мясистым носом и крохотными глазками, блестящими сквозь валики плоти, словно стволы пулеметной двойки сквозь амбразуру дота. – А еще разврат развели, похабники. Вон, к Людке, из двенадцатой, командировочные так и повадились. Шастают и шастают. То с цветами, то с шампанским и еще какими-то заграничными бутылками. Тьфу, блядь. Прости меня Господи.

– Истинно, блядь.

– Вот-вот… а ейный муженёк все трясёт рожищами невесть где. Тоже поди командировочный. Не зря же ты на него как две капли воды похожий.

– Лопушила, как моя правнучка таких страдальцев обзывает.

– Так начет комнаты… – попытался вернуть разговор в изначальное русло Максим Геннадиевич. От диалога старушек у него возникло странное чувство дежавю, словно нечто подобное ему уже доводилось видеть и слышать. Но вспомнить не получилось. Ни где, ни когда. Может в каком-то фильме?

– О, командировочный! – Глаза старушек сошлись на несчастном, словно прицелы вражеских зениток на залетном истребителе.

– Тоже лопушила?

– Истинно, лопушила!

Максим Геннадиевич дернулся, отступил на шаг и поспешил прочь. А в спину, словно холостые выстрелы, били возмущенные возгласы приятельниц.

На очередном столбе отыскалось предложение по сдаче в аренду прогулочного катера и по трудоустройству за рубежом.

Все не то.

Темнота стремительно опустилась на город. Строения словно подросли, вытянулись к небесам. Дороги и тротуары, напротив, сузились.

Веселая и шумная компания подростков в очередной подворотне отбила желание пытать удачу. Если уж бабки здесь такие агрессивные, то чего уж ждать от подвыпивших тинэйджеров, сбившихся в стаю.

Максим Геннадиевич перешел на противоположную сторону улицы и направился к автобусной остановке. Железный каркас, пластиковый карниз, тусклый фонарь и покосившаяся лавка. И целая доска объявлений.

"Здесь наверняка отыщется нужное", – решил Ликин, ускоряя шаг.

Красная вспышка привлекла его внимание, сбила с ритма.

В глубине двора, образованного каркасами недостроенных многоэтажек, темнел силуэт приземистого строения. На крыльце, у центрального входа одиноко пламенел красный огонек. Словно вырванное из груди сердце Данко, освещая все вокруг лучами надежды. Это покачивалась на ветру лампочка в красном колпаке, о стекло которого бьется стайка ночных мотыльков.

Мурашки побежали по спине Максима Геннадиевича.

Всмотревшись, Ликин распознал в багровых силуэтах, подсвечиваемых красными всполохами, буквы: "ОТЕЛЬ".

Сердце екнуло. Неужели ему повезло?