Дмитрий Ахметшин - Ева и головы

– Услышал, как он шевелится. То же самое, что с головой его светлости. У него нету мышц, чтобы ими управлять, но усилия живого разума никогда не пропадают даром. Они, так или иначе, сдвигают мир вокруг себя. А ещё я очень хорошо могу представить, что он жив. Могу поговорить с ним… ты знаешь, девочка, я не очень люблю обыкновенных людей, но беседа с ними течёт сама собой, если, конечно, попадаются такие, кто не старается тебя прогнать или сразу насадить на вилы. А вот с камнями, допустим, разговора никакого не получится.

– Зачем тебе разговаривать с камнями?

– Если бы вдруг мне встретился камень с человеческим лицом, я бы не смог построить с ним беседу. Зато с этим черепом беседа течёт сама собой. И я – представь себе – слышу, как он пытается отвечать. Хочется, чтобы рядом оказался какой-нибудь мудрец. Есть множество вещей, до которых нельзя дойти своей головой.

– Мы пойдём в другой монастырь? – спросила Ева.

Эдгар поднялся. Он будто бы расколол пальцами косточку, которая долгое время сопротивлялась медвежьему давлению мышц великана.

– Уж нет. Может, встретится господень слуга, голова которого не настолько полна мыслями о святости. Хорошо бы, это был какой-нибудь паломник. Странные люди – самые понимающие на свете.

Когда Эдгар пробормотал: «правда, в том, что я затеял, вряд ли они меня поймут», Ева поняла, что в голове костоправа идёт настоящая война мыслей, побоище, в котором под градом стрел-доводов погибают одни и на их место встают другие.

Все кости, кроме черепа, отправились догнивать в землю. Ева сказала, что нужен новый крест, но Эдгар решил, что никакого креста не нужно. Череп он поместил в сундук к его светлости, и Ева от души понадеялась, что барон не взъестся на них за то, что они подселили в богато украшенное его жилище какую-то чернь.

Обычные дела, вроде скрипа оси телеги, врачевания царапин, неразборчивых молитв на устах великана и бульканья воды в мехах, удирали от них со всех ног к горизонту, и путники торопились следом.

Когда Эдгар, занимаясь с растительностью на голове клиента, отсылал девочку прочь, ноги сами вели её по округе, а глаза сверлили каждого проходящего человека и успевали стрелять в сторону прилавков со съестным.

Иногда она оказывалась в окружении тучных, пахнущих луком и домашним хозяйством, тел. Когда попытка проскользнуть между ними оканчивалась неудачей, Ева слышала:

– Бедная бродяжка. Посмотри на неё! Сколько тебе лет?

Ева задирала голову и видела женщин с низкими лбами и волосами, которые, точно улитки, заползали в головные уборы.

Она лепетала:

– Наверное, семь…

– Наверное? – строго сказала одна из женщин. – Говори нам честно, что тогда был за год?

– Мама говорила, что я родилась, когда король двинул войска на подмогу к Филиппу первому, французскому. Скоро должен был начаться поход на неверных. Солдаты мимо нашего дома шли трое суток, что не съели – то вытоптали подчистую. Отец и дед сразу хотели снести меня в лес, чтобы избавиться от лишнего рта, но мама не отдала. Папа говорил, что один из солдат, что ночевали в сарае и на поле, должно быть, подкинул меня в свёртке.

– Из какой ты области? – спросила та, что постарше, и свела абсолютно седые брови: – Тяжёлые были времена. Солдаты на родной земле – бедствие такое же, как если бы саранча вылупилась из твоей пшеницы.

Ева смущённо разглядывала пальцы на своих босых ногах. Женское внимание усыпило в ней ту девочку, что спорила с великаном-костоправом по любому поводу, готовила обед и выбивала из клиентов деньги, а ещё сама становилась великаном, когда Эдгар превращался в огромного испуганного ребёнка.

– Герцогство Швабия, – заученно сказала Ева. – Там есть дорога, если идти по которой долго-долго, попадёшь в Ульм, мы, кстати, только что оттуда. Из Ульма к нам приезжали ремесленники и торговцы.

Женщины переглянулись.

– Тебе, скорее всего, больше, – сказала одна.

– Хотя, войска Генриха четвёртого, да сражаться ему на небесах со всеми подряд, как он любил на земле, действительно шли Дунаем о ту пору, – прибавила другая.

– Вот тогда-то я и родилась, – сказала Ева.

Все четверо (а их было именно столько) женщин одинаковым движением покачали головами. Та, брови которой парили на белом лице как облака над горизонтом, сказала:

– Ты выглядишь старше. Не сказала бы, что тебе семь лет. Моей племяннице десять, а она выглядит, пожалуй, немного помладше.

Ева бросила взгляд в воду, в бадью, что, накренившись, стояла у ног одной из женщин, и принялась рассматривать отражение. Как же давно не смотрела она на себя! Так давно, кажется, что ничего удивительного, что с трудом узнаётся девочка по ту сторону чёрного круга. Волосы необыкновенно короткие – только позавчера Ева подрезала их эдгаровым скальпелем, уже во второй раз с начала путешествия. Лицо вытянулось, на подбородке наметилась ямочка, оставляющая ощущение, что её владелец чем-то сильно озабочен. И ещё взгляд… мечтательность, все те миры, в которых обитала девочка, треснули и разродились необычайной пристальностью взгляда, такого, от которого даже взрослые деревенеют и теряются.