Екатерина Мирская - Тайны белых роз

Зачем? Не берусь даже предположить.

Однако, серебро и отрубленная голова наталкивают на определенные мысли… Возможно, казнь. Быть может, пытка. Вы не упоминали оккультной символики. Такое, я полагаю, вы бы не упустили.

В любом случае, любовь к серебру и отрубанию голов, прослеживается у многих наших врагов. На вашем месте я бы опросил аптекарей города: возможно, они изготавливали на заказ нечто подобное, либо что-то знают.

Впрочем, вы и без меня все знаете.

С уважением,

Ваш несостоявшийся тесть

Чарльз Беррингтон.

Ну конечно, как же без камня в его огород…

Поставив пустую чашку на стол, Винсент откинулся на спинку дивана и провел ладонями по лицу, смывая остатки сна. Теперь все равно не уснет… Не хотел он рассматривать предложенную Беррингтоном версию, однако ничего не попишешь. Карманные часы с гравировкой на крышке говорили, что ехать в консерваторию слишком рано, но это и к лучшему, будет время прочитать материалы дела, которые оставил для него Барретт. Кстати, надо поручить ему аптекарей. Юноша смышленый, да ноги быстрые. А он пока побеседует с капельмейстером. Версии версиями, а его тоже сбрасывать со счетов рано.

Слухи об Антуане Унгаретти ходили самые разные, порожденные как желчной завистью, так и искренним восхищением. Винсент не мог судить об их правдивости – он капельмейстера лично не знал, однако его отношения с Крейвеном то и дело будоражили высший свет. Им приписывали то взаимную ненависть, то страстный роман… Впрочем, на то он и высший свет – от безделья и скуки его представители выдумывали такие небылицы, что Элизабет Беррингтон, промышляющей графоманством, и не снилось.

Убедившись, что ничего интересного в свой визит на место преступления не упустил, Винсент распорядился о завтраке и об экипаже. Усидеть дома, когда мысли так и рвались за пределы родных стен, было невозможно.

Надев шляпу и плащ, он вышел в бесконечный дождь. Экипаж, запряженный четверкой вороных, подали к самым ступеням и, как бы не спешил Винсент, он не мог не поприветствовать улыбчивого юношу.

– Тебе удалось отдохнуть хоть немного, Томас? – поинтересовался он, ответив улыбкой на улыбку.

Мальчик быстро закивал и начал бурно изъясняться на языке жестов. Благо барон уже давно привык к подобной эмоциональности кучера и легко улавливал движения.

Являясь сыном прежней горничной, Томас вырос в доме Файнсов, и потому Винсент не смог бы поступить иначе, чем нанять мальчика на работу. Более того, он выплачивал тому повышенное жалование и заботился о нем, как о самом доверенном лице. Впрочем, Томас именно таковым и являлся, полностью заслуживая привилегии.

Нырнув в экипаж, барон прикрыл глаза – у него было немного времени наверстать упущенное. Томас не гнал лошадей, а потому экипаж мерно плыл по брусчатым мостовым. Перестук копыт усыплял, и даже звуки просыпающегося города не могли ничего ему противопоставить. Совсем скоро Винсента затянуло в пучину сновидений. Слишком темных, тяжелых… Он увязал в них, подобно бабочке в паутине. Даже если вырвешься, все равно либо липкий, либо израненный. Такие сны обычно порождали по пробуждении головную боль, подобную той, что преследовала барона после особо бурных увеселений. Посему он с облегчением вынырнул в реальность, стоило экипажу остановиться.

Громадина консерватории, построенная в лучших традициях готического стиля, нависала над соборной площадью подобно самому кафедральному собору, стоящему напротив оной. Оба здания являлись единым комплексом старинных сооружений, которые, несмотря на все политические потрясения последних лет, ровно как и сотни лет до этого, горожане берегли как зеницу ока. У Винсента они не вызывали ни восхищенного трепета, ни гордости, свойственной старшему поколению, он не считал их чем-то сверхценным, отмечая, как те обветшали. Хотя сейчас, поднимаясь по ступеням величественного и мрачного строения, он вспомнил, как в глубоком детстве приходил сюда с матушкой. Теплые воспоминания? Отчасти. Но больше, непоседливое желание оказаться там, куда доступ маленькому мальчику запрещен.

Найти в огромном здании интересующую персону, как ни странно, оказалось не трудно. Унгаретти в консерватории знали все, включая самых маленьких учеников, некоторые из которых терялись за собственными инструментами. Он оказался статным мужчиной средних лет с серебристой проседью в чернильных волосах. Увидев печать на предоставленном для ознакомления документе, отпустил ученика, отчаянно мучающего скрипку, и жестом предложил занять одно из двух кожаных кресел. Налив воды из графина, сделал несколько глотков, и не пытаясь скрыть напряжения.