Екатерина Вострова - Мой бывший темный

Но, может быть, это его новая пассия любит классические танцы или оперы?

Мужчина мне на это не ответил, лишь кивнул старичку и потащил меня по широкому коридору на роскошную лестницу с изящными изогнутыми перилами, туда, где раздавались приглушенные звуки музыки.

Но стоило нам подняться, как музыка вдруг стихла, и послышался громкий голос:

– Генпрогон через два дня. Вы должны танцевать так, словно последний раз выходите на сцену! Валерьева, ноги! Почему я должен объяснять очевидные вещи? Игнатьев, ты опять сбился. Мне тебя на уроки математики отдать, чтобы счету до трех научили?! Вы все – отвратительно, просто отвратительно. Что с вами сегодня? Мне второй состав вызывать?!

От доносившейся ругани стало не по себе. Пока мы подходили ближе, человек расходился все сильнее и сильнее.

– Мне за вас стыдно! Премьера через неделю! Не-де-лю! Соловьева, сколько дней в неделе?

Ответ не был слышен, но, судя по всему, ответили верно.

– Хоть это ты знаешь, а я думал, ты совсем отсталая. Эльтова…

– Думаю, на сегодня разбора полетов хватит, – прервал ругань другой голос, как раз в тот момент, когда мы подошли к самым дверям. – Ирина, вы были очаровательны. И все другие тоже. Мне очень понравилось. Прошу, повторите последнюю сцену еще раз. Чистое наслаждение наблюдать за вами. Пир для души, так сказать.

Мы с Виктором вошли в зал. Последний раз я была здесь еще будучи воспитанницей детдома. Тогда нас регулярно водили по всяким выставкам и музеям за счет благотворителей, хотя многим из нас это было фактически не нужно.

А вот я в свое время прониклась. Театры я обожала гораздо больше, чем кино.

Но зал, куда мы пришли, видела словно впервые. Амфитеатр из мягких обитых бархатом рядов кресел, балконы с вип-ложами, высокая сцена. На сцене с десяток девушек, около пяти юношей, весь одетый в белое насупленный мужчина, должно быть, балетмейстер, или как там его называют. В углу сцены стояло фортепиано с неприметной женщиной за ним.

– Виктор Альбертович? – нас окликнули, и только тогда я заметила сидящего на передних рядах очень бледного худого мужчину. Его черные волосы чуть вились, нос выдавался вперед, щеки были впалыми, а взгляд темно-карих глаз цепко следил за происходящим вокруг. – Второй день подряд. Чем же обязан?

Виктор кивнул ему, подходя ближе.

– Привет, Герман.

Сам Герман тем временем повернулся к сцене и хлопнул в ладоши.

– Продолжайте, продолжайте.

Люди на сцене засуетились. Балетмейстер кивнул пианистке, и та начала сначала.

– Раз, два, три… теперь сюда, раз, два… – было слышно, как балетмейстер считал в такт.

Виктор сел на соседнее с Германом место и потянул меня за собой, усаживая рядом.

– Итак, чем обязан? – тон кудрявого был спокойным и надменным, а на нас он даже не смотрел. – Только не говори, что опять беспокоит подвальная живность. Притащил еще одну кошку?

– Познакомься, это Вероника. Вероника – Герман Нагицкий.

– Ну… – непонятно потянул Нагицкий. – я смотрю, почти угадал.

– Я о вас слышала, – я вздернула брови, удивленная этим фактом. – Вы городской меценат. Про вас часто пишут и рассказывают по новостям.

Нагицкий хмыкнул, скользнув по мне незаинтересованным взглядом, но никак не прокомментировал слова про мецената, а затем снова повернулся к сцене. По его взгляду можно было понять, что следит он только лишь за одной из танцовщиц.

Следит и при этом периодически плотоядно облизывается.

Я инстинктивно прикрыла живот рукой. Что-то было не так в этом человеке, но что именно, я сказать не могла. Чувствовалось лишь, что от него так и веет опасностью.

– Это та, про которую ты вчера спрашивал? Значит-таки нашел свое. Рад за тебя, – произнес он негромко так, словно бы меня не было рядом. – И все же пришел снова. Решил-таки окультуриться? Преисполниться духовности? Через неделю премьера «Аиды» в нашем скромном театре. Милости прошу.

– Нет, спасибо. Не питаю слабости к провинциальным балетным талантам, – в тон Виктора вдруг просочился яд. – А ты даже не догадываешься, почему я пришёл?

– Мне, конечно, лестно, что ты думаешь, что я всеведущ. Но это, к сожалению, не так, – Нагицкий деланно вздохнул. – К большо-ому сожалению.

– Знаю твою любовь к кривляньям и театральности, но сейчас давай обойдемся. Не ко времени.

– Это же храм Терпсихоры. Как тут без театральности? – манерно взмахнул рукой Герман. – Если у тебя или твоих братьев есть ко мне претензии, говори прямо. Или может быть у вас претензии к арбитрам? Могу передать.