Василий Арсеньев - Сотник Лонгин

Кесарь испустил дух, сжимая в руке записку учителя-грека с предупреждением о заговоре… Перед смертью он увидел полное слёз лицо своей жены, Кальпурнии, и вспомнил ее слова:

– Тебя закололи в моих объятиях! Это был вещий сон…

Пропел сладкий голос Клеопатры: «Любимый, я рожу тебе наследника».

Он стоял на берегу Рубикона и медлил, долго не решаясь взойти на мостик: «Вперёд, куда зовут нас знаменья богов и несправедливость противников! Жребий брошен!»

Голова Гнея Помпея зловеще смеялась над тем, кому были возданы божественные почести, чьи изваяния стояли в храмах, кто носил титулы императора и пожизненного диктатора, кого называли Отцом отечества, в чьих руках была царская власть.

– Цицерон! – неистово возвысил голос Марк Юний Брут, потрясая окровавленным кинжалом. – Я поздравляю тебя: мы восстановили республику!

Однако сенаторы в страхе выбегали из курии…

Незадолго до убийства Цезаря

Сгущались сумерки над кривыми и узкими улочками Рима. На смену дневной суете приходила ночная сумятица. В городские ворота въезжали длинными вереницами скрипучие повозки. Тем временем, шумная процессия спускалась с невысокого холма Квиринала по каменным ступеням широкой лестницы. Огни горящих факелов пугливо метались в темноте, в которую поспешно облекался город. Флейты наполняли округу звуками праздничного веселья. Не смолкали пьяные голоса. Путь свадебной процессии пролегал через Субуру, знаменитый район, известный своей бойкой торговлей, где можно было купить все, не исключая и любовные утехи. Потаскухи, укутанные в тоги, забившись в углы, как мыши в норы, с завистью поглядывали на яркое огненное платье невесты, ведомой под руки двумя нежными отроками.

Из высоких инсул, подобных потревоженному муравейнику, выбегали жители города, – люди, падкие на зрелища и песни самого непристойного свойства, которые по обыкновению звучали на торжественных шествиях.

В это трудно поверить, но однажды даже воины Кесаря громко распевали, следуя за колесницею триумфатора:

Прячьте жен: ведем мы в город лысого развратника.

Деньги, занятые в Риме, проблудил ты в Галлии.

В толпу зевак летели горстями орехи. Одному юнцу зрелый плод угодил прямиком в лоб, но его обиженный вопль утонул в звуках праздничного веселья.

Глумливыми зачастую похабными стишками потешалась молодежь, идущая в свадебной процессии, которая, тем временем, приближалась к дому жениха – Луция Кассия Лонгина. Юноша, одетый в мужскую тогу, в это время стоял посреди атриума возле водоема с дождевою водой и беспокойно прислушивался к голосам, которые доносились с улицы. Накануне он долго расспрашивал своего воспитателя-грека о том, как подобает себя вести в первую брачную ночь.

– Природа возьмет свое, дитя моё, – с улыбкой говорил старый дядька. – Не волнуйся, и все у тебя получится.

Луций так долго ждал этого дня, но теперь справиться с внезапно подступившим волнением отчего-то не получалось. Перед глазами его все время оживал образ прекрасной невесты, юной Корнелии, с которой его обручили еще в детстве. В роду, из которого происходила Корнелия, были очень влиятельные люди. Ее дедом был сам диктатор Сулла, в правление которого впервые прозвучало это страшное слово – проскрипции…

Отец, заметив бледность на лице сына, подошел подбодрить его:

– Луций, мальчик мой, сегодня твой день и твоя ночь. Сегодня ты станешь настоящим мужчиной и докажешь, что достоин этой тоги. Слава богам!

Шум, исходящий с улицы, усилился. Луций-старший прислушался и понял, что пора выходить – встречать гостей. Он обернулся назад, чтобы позвать своего брата. Но ГайКассийв глубине атрия о чем-то оживленно шептался с Марком Юнием Брутом. Луций-старший, памятуя жестокий нрав своего брата, понял, что лучше им не мешать, и в одиночку двинулся навстречу гостям, которые стояли у ворот дома.

– В мартовские календы, как мне стало известно, друзья Кесаря намерены внести предложение о наделении его царскою властью, – злобно прошипел Гай Кассий. – Что намерен предпринять ты?

– Ничего, – равнодушно пожал плечами Брут. – Я просто не приду на заседание сената…

– А если нас позовут? – мрачно парировал Кассий.

– Тогда, – нерешительно начал Брут, – долгом моим будет нарушить молчание и… защищая свободу, умереть за нее.

Гай Кассий заулыбался и, оглядев пустой атрий, с воодушевлением возвысил голос:

– Но кто же из римлян останется равнодушным свидетелем твоей гибели? Разве ты не знаешь своей силы, Брут? Или думаешь, что судейское твое возвышение засыпают письмами ткачи и лавочники, а не первые люди Рима, которые от остальных преторов требуют раздач, зрелищ и гладиаторов, от тебя же – словно исполнения отеческого завета! – низвержения тирании. Они готовы ради тебя на любую жертву, на любую муку! Если только и Брут покажет себя таким, каким они хотят его видеть…