Лами Кой - Сторге

– Мама, почему люди жестоки ко мне?

Но в горле её встал ком, когда она услышала это, глаза, широко распахнутые, карие смотрели в глаза его: её чистый белый малыш, которого она всегда так любила, в которого всё это время вкладывала всю заботу, доброту и искренность, сейчас грустно вопрошал умным, но растерянным взглядом свою маму. Она погладила его по голове, но так и не нашлась, что ответить, хотя знала, она давно сама задавалась таким вопросом и, пусть привыкла к собственному же ответу, сейчас будто не могла произнести ни слова, чтобы успокоить маленькую душу, прятавшуюся у неё под крылом.

Бедная женщина не знала тогда, что душа её сына уже потеряна.

***

Вдоль стен робко и дрожа ходил тонкий и худой нервный пожилой человек, дети смотрели на него и отчего-то смеялись. Кажется, они о чём-то говорили ему, но джентльмен молчал и закрывался от детей, словно эти шкоды-малыши, эта подворотня могла что-то ему сделать. И ребятки, посчитав дядю сумасшедшим, стали кидаться в него камнями. Взрослый человек натягивал на бок лица шляпу, сжимался ещё больше внутрь своего старого полосато-серого костюма и затем, достигнув края арочного перехода между домами, бежал по светлой улице со всех ног, чтобы его не догнали. Кто не догнал? Зачем бы детям такое? Тем временем человек знал, что его в этом мире не любят, что человечество всегда было жестоко и ничто это не изменит. Люди презирают его и втайне смеются над ним. Обществу было бы лучше, чтобы он умер. Да, все они в тайне хотят его смерти…

Бар при отеле «Океан». Поздний вечер.

– Ты хочешь перестать быть девственником!

– Я хочу перестать быть девственником!

– Так возьми же её!

– Так возьму же я её!

– О-о-о! Как потекла!

– Ах!.. – выдохнул юнец, допив всю воду из стакана.

– Да-а! Вот теперь ты почти мужчина!

– Да-а! …Почти? Почему почти мужчина?..

– Потому что настоящие мужчины не берут всё так просто: им всегда приходится идти напролом, потому что их всегда ждёт какая-нибудь дрянь! А ты этот стакан просто поднял со стола и выпил. Осушил, как эти прекрасные бабы через пять минут высушат этого могучего старикана, – он похлопал себя по своему внушительному пузу, – ты только не падай от волны громких стонов из моей «каюты».

– Хаха… Обижаете, капитан Мелл, сравнить меня с девушкой…

– Значит сказать, наконец, жалкому мальцу правду в лицо и оскорбить при этом девушку! Хе-хе! А теперь дай дорогу, я ещё должен подняться с моими цыпочками наверх, на шестое небо – а дальше уж они меня сами поднимут… Ну-у, дела… – протянул он последнее уже куда-то и не ясно кому, когда его голос отдалился вместе с ним самим.

А мальчик остался сидеть у барной стойки с застывшим задумчивым взглядом, немного отведённым от яркого света, исходящего от стеллажей с напитками, и с небольшим румянцем неловкости и эля. Робб вытер рукавом жилетки оставшуюся пенку с губы, выйдя из оцепенения, и покинул бар, предварительно не забыв оставить свои скромные чаевые. Ночь была прекрасна, звёзды рассыпались по небу и по воде бесконечными крошечными кристалликами, а тёплые огни фонарей отражались в морской глади и в случайной паре, плавающей тихо на лодке, будто в отдельном мире уединённые и такие близкие…

– Мальчик, ты слеп, – сказал кто-то, указав на красные глаза Робба, и тот обернулся в сторону, из которой тянулась тычущая пальцем длинная рука.

«По-моему, жизнь его не пощадила, когда отдалась ему», – подумал мальчик, когда оглядел своего собеседника: от сплошного бочкообразного тела отходили длиннющие непропорциональные ему кривые руки, пухловатые, будто в них неравномерно накидали ваты, ассиметричное, чуть вздутое из-за частых драк и запоев бородатое лицо смотрело маленькими чёрными заплывшими глазками, но очень внимательно, будто изучало объект перед собой. Сий не совсем трезвый человечек стоял на ногах, полностью спрятанных под рваные мешковатые джинсы, испачканные в чём-то коричневом…

– Я альбинос, – с пренебрежением отрезал он в ответ на дуновение перегара.

– Я вижу, – хрипонул тот.

– И что же Вам от меня нужно?

– Ты слеп, мальчик, – ещё раз повторил дядька.

– И как же мне это понимать?

– Ты стоишь сейчас на моём ботинке.

И правда, когда Робб опустил глаза, он увидел, что стоит на остром вытянутом носке изношенных и мягких несоразмерно ноге уже больших туфель.

– Простите, – он убрал ногу со вздохом. Ему не очень была приятна эта встреча, пусть он и не понимал, как всё это время мог находиться, почти не двигаясь, рядом с таким вонючим, пропитанным сигаретой и алкоголем мешком.