Макс - Гибель распределительного мира

– Ты скоро станешь папой!

Вытянув руку, он не мог разглядеть свою ладонь, настолько густой туман накрыл Москву. Было ранее осеннее утро и, если бы маршрут, которым он следовал пять дней в неделю от дома до метро не отложился в мышечную память, добраться до станции было бы крайне затруднительно. Белая мгла и странный звук, больше похожий на писк и ничего более. Но если к всевозможным звукам города он привык, то такой туман, да еще и в самом центре города, было для него удивительным явлением. Но ноги сами несли вперед, пока мозг отказывался воспринимать эту реальность, вновь и вновь цепляясь за ускользающий сон.

Лето, деревня под Нижним Новгородом, теплые летние лучи солнышка, сверкающие за окном, заставляли просыпаться и сладко потягиваться. На столе всегда стоял завтрак, причем не просто завтрак, а целый шведский стол: и каша, и блины, и вареные яйца, домашнее варенье. Вспоминая на ходу этот сон, он невольно облизнулся. Сейчас его завтрак состоял из чашки кофе с печеньем, а тогда он не понимал всей прелести жизни с матерью и бабушкой под одной крышей. Но больше всего его волновала девочка Маша, с которой они вместе росли, и отношения с которой переросли в нечто большее, чем просто в дружбу. В этом сне он вновь и вновь возвращался ко дню своего отъезда в Москву, это был последний раз, когда он ее видел. Они смотрели друг на друга, пытаясь осознать, что происходит с ними. Как так получилось, что он уезжает, а они, вместо того чтобы прощаться и повторять слова любви, стоят на расстоянии.

Вернула его в реальный мир огромная лужа, в которую он наступил, напрочь промочив правую ногу.

– Твою мать, ну, сколько можно, второй раз за неделю! ― слова эхом разлетелись по округе, заставив его, оглядеться и поспешить по ступеням вниз, в метро.

Туман не такой густой, но все же настолько низкий, что был даже возле турникетов, дополнял и без того странную картину из пустого вестибюля станции. Ни вечно пристающих охранников, ни контролеров, даже за кассой было пусто. А сама обстановка напоминала декорации к фильму ужасов, так как все освещение сводилось к одиноко светящейся лампочке.

«Жесть какая-то, что-то мне как-то не по себе, может взять выходной», ― не успел он об этом поразмыслить, как открылась дверца, и из перехода на станцию зашел мужчина, сильно испугав Степу своим появлением.

– Ну и туман, на дорогах полная жесть будет, а чего так темно-то? Чего все повымирали что ли, ― начал говорить мужчина, обращаясь, то ли к Степе, то ли просто размышлял вслух.

– Ау, здесь кто-нибудь есть? ― продолжил свой монолог мужчина, стуча по стеклу, за которым в обычные дни сидела кассирша, но в ответ была лишь тишина.

– Эй, парень, не знаешь, куда все подевались? ― наконец обратился он к Степе, продолжая стучать по стеклу.

– Самому интересно, судя по всему турникеты так же не работают, может хоть поезда ходят, не могли же они станцию оставить совсем без присмотра, ― сказав это, Степа поспешил по неработающим эскалаторам вниз. Хоть мужчина и выглядел дружелюбно и вполне обыденно, но зловещая обстановка создавала напряжение и все, что ему хотелось ― это оказаться в привычном утреннем потоке пассажиров.

Сам же мужчина ещё не много постоял, дожидаясь момента, когда окажется в вестибюле один, словно давая Степе фору, а затем двинулся следом, с таким видом будто его это обстановка ни капельки не удивляла.

Даже стоя на перроне, ощущался туман. Он был не сильный, но все равно, возле туннеля, где вечный сквозняк, даже малейший намек на туман, был крайне странным явлением, а прибавить к этому мрачное освещение такое же, как и наверху, все это превращало привычную станцию в по-настоящему жуткое место. Но к облегчению Степы на перроне были люди. Их было не много, они стояли по одному и в столь ранний час были похожи на сонных мух. Среди них он увидел девушку, которую видел практически каждое утро.

Она была примерно того же возраста, что и Степа от двадцати пяти, до тридцати лет, в простеньком сером пальто и с небольшой женской сумочкой.

Увидев его, она улыбнулась, и Степе сразу стало легче. Они ни разу не разговаривали, но оба привыкли к тому, что пересекаются взглядами пять дней в неделю.

Девушку звали Оля и так же, как и Степу, ее сильно пугала окружающая мгла, ей очень хотелось бы, чтобы именно сегодня он подошёл к ней и заговорил. Казалось, одно слово «привет», развеяло бы эту темноту, именно поэтому их пересекающийся взгляд продлился чуть дольше обычного. Но в этот момент появился поезд, издавший оглушительный гудок, такой, что Степа подпрыгнул на месте от неожиданности.