Сергей Богатырев - Чужая жизнь

***

– Отдохнули и годе, – произнес Степан, тормоша Федора.

– А я думал – проснусь, а тебя уже и нету, – проморгавшись, сказал Федор.

– Хватит дурить, я ж сказал – не кину…

Взгромоздив товарища на спину, тяжело вздохнув и сплюнув, Степан, слегка пошатываясь, побрел вдоль лесного оврага, думая про себя, что Федька прав, надо его оставлять в лесу, если… до вечера не попадется какого-либо хутора.

***

Деревни, которые попадались по пути, отряд Гольца старался обходить стороной; во-первых, всегда была опасность нарваться на крупный отряд немцев, а во-вторых, почти в каждой деревне были организованные команды полицаев, и, именно они, за два неполных года пребывания в составе СССР не только не успевшие полюбить советскую власть, но, наоборот, успевшие ее люто возненавидеть, проявляли особое рвение в ликвидации «краснопузых недобитков». Приходилось с этим считаться, и скудные, но необходимые запасы продовольствия делать на небольших хуторах, благо хуторов, состоящих из одного-трех домов, в Полесье было достаточно в отличие от Центральной России, где выселки встречаются редко среди людных сел и деревень. Хуторяне, хотя и смотрели злобно на нежданных гостей, но перечить силе смелости не имели, и с большой неохотой отдавали им пищу, посылая вслед уходящим проклятия. И частенько после ухода отряда, хозяин садился на бричку и ехал в соседнее село, чтобы сообщить местному полицмейстеру о «большевистских бандюках», шляющихся по лесу.

Но даже в тех редких случаях, когда от хуторских не исходила ненависть и злоба, в их глазах все равно читалась мольба: берите, что вам надо и уходите побыстрее с богом. Кажется, местные жители были твердо уверены, что власть переменилась «навсегда и окончательно», а, значит, нужно приспосабливаться к новым порядкам, и, если кому-то, и было по-человечески жалко неприкаянных солдатиков, то все равно, рисковать ради них своей жизнью и добром никому не хотелось.

***

– Слышь, Степка, – раздалось над ухом горячее шептание Федора, – а я вить знаю, об чем ты сейчас думаешь. Об Зойке.

– Я думаю об том, как выжить, – буркнул в ответ Степан.

– Вот потому про это и думаешь, что про нее думаешь.

– Ты б помолчал, – снова отмахнулся Степан, – мне тащить тебя и разговоры говорить несподручно.

– Так ты брось, чего тащишь?

– Вот и брошу, – Степан остановился. «В конце концов, – подумал он, – Федька обнаглел окончательно, видать, перед смертью, почуял ее, вот и страх потерял. Это я его тащу, хоть по совести и не обязан, а он мне еще и душу выворачивать будет».

– Ну, че стал? Бросай, – продолжал подначивать, желающий откровенности, Федор.

Степан грубо стряхнул его на землю, Федька от боли чуть ли не взвыл.

– Ты этого хотел? – тяжело дыша, спросил Степан.

– Да. Этого. – Кривя улыбку, ответил Федор. – Думаешь, не знаю, что ты задумал? В Еловку ты один пойдешь, я знаю. Меня ты либо тут кинешь, либо бульбашам оставишь, чтоб они меня полицаям сдали. Что, не так?

– А что я еще сделать могу? – огрызнулся Степан. – Я ж не доктор. Я ж тебя не вылечу.

– А и был бы доктором, так лечить бы не стал, – был ответ Федора, – ежли б ты меня и вылечил, то Зойка тебе б не досталась. Ну, что?

– А ничего. Я тебя, Федор, убивать не буду, потому, как греха боюсь. Потому и не бросил пока, но ты уже не жилец. Так что Зойка все равно по-честному моя будет.

– По-честному, значит? – переспросил Федор.

– По-честному, – подтвердил Степан, – а тебя я оставляю не по подлости своей, а по твоему, значится, желанию.

Степан встал, отряхнулся, поправил пилотку, ощупал за ремнем нагретый телом Вальтер.

– Ну, прощевай, что ли, земляк, пора мне.

– Постой, – раздалось у Степана за спиной, он обернулся. Федор, собрав оставшиеся силы, навел на него винтовку, заряженную последним патроном, которую Степан не стал забирать с собой, оставляя Федьке как последний шанс покончить с мучениями, но тот рассудил иначе.

– Я подохну, – прерывисто прошептал он, – и ты, гнида, тоже здесь сдохнешь, а в Еловку я тебя не пущу, – он передернул затвор.

– Что это? Мне показалось? – вместо испуга перед угрозой смерти, Степан вдруг повернул ухо к северу. – Что это было? – переспросил он.

– Кочет, кажись, – опуская винтовку, ответил Федор.

***

Отряд Гольца попал в засаду в середине июля недалеко от Слонима, переходя реку, которая на потрепанной карте значилась как Щара. Реку рискнули переплывать ночью, чуть севернее большого полесского села. Когда первые бойцы выбирались на берег, на них с откоса с лаем бросились две овчарки, потом раздались гортанные звуки немецкой речи и родные матюки, оброненные полицаями, и, наконец, по глазам резанул луч прожектора. Их здесь уже ждали.