Сергей Богатырев - Чужая жизнь

Федька, сидевший рядышком, запустил в карман своего пиджака ручищу и молча высыпал в ладонь Степана горсть лущеных лесных орехов…

***

– Жрать будешь? – спросил Степан, обнаруживший под соседним деревом сразу три свеженькие сыроежки – две розовых и одну зеленую.

– Я такого не хочу, еще сдохнешь от них, – помотав головой, отказался Федор.

– Ешь, не дури! – Степан, уже жуя один из грибов, выбрал из двух оставшихся тот, который поменьше, и протянул его Федору. Какого черта тебе бояться, ты и так, и так, все равно сдохнешь. На, ешь!

Федор, не отвечая на откровенную «любезность» друга, взял брезгливо гриб, осмотрел его со всех сторон, понюхал, ковырнул пальцем белые пластинки под шляпкой, потом, наконец, отломил небольшой кусочек, и, поморщившись, стал жевать. Степан со своим вторым грибом разделался решительно и быстро, и тут же подвел итог:

– Если сегодня-завтра жратвы не добудем – нам хана!

***

На районном призывном пункте Еловскую ватагу расщипали по разным командам: коренастый Митрофан Целовальников приглянулся мореману с Северного флота; Юрец Хлепестунов да Мишка Трифонцев аккурат подошли франтоватому лейтенанту в фуражке с зеленым околышем, набиравшему бойцов на Амурскую погранзаставу, рослый Кузьма Самарин, Зойкин брат, попал в ВВС, ну, ясно, что не летчиком, а в часть обслуживания, да только беда в том, что в летных частях служба не год, а все три. Вот и выходит, что больше всех повезло Степану и Федьке, вот уж судьба, и здесь оказавшихся вместе, им досталась доля простых пехотинцев, а, значит, и служить только один год, да еще и в тихом гарнизоне в недавно присоединенной к Союзу Западной Белоруссии.

Прозрачная березовая роща, в которой располагался военный лагерь их батальона, находилась всего в нескольких километрах от городка с поэтичным названием Августов новообразованной Белостокской области. И хотя отсюда было рукой подать до германской границы, это никого особо не тревожило, ведь с Гитлером у нас был Пакт о ненападении, и вдобавок, на каждом политзанятии комиссары различных рангов рьяно убеждали бойцов, офицеров, да и самих себя в нерушимости этого договора.

***

– А места тут совсем глухие, – помолчав какое-то время, подал голос Степан, – почитай уж второй день идем, а жильем человеческим и не пахнет.

– Так это хорошо али плохо? – судорога боли пробежала по лицу Федора.

– А хрен его знает, – снимая хромовые командирские сапоги, чтобы дать подышать ногам, честно ответил Степан. – Однако, думаю, на немцев тут вряд ли наскочим, это – одно, а другое то, что ежели все-таки на какой дым выйдем – деревня ли, хутор, все едино, то, может и не погонят нас селяне.

– Да, может и не погонят, – согласился Федор, и тут же добавил: – только эт как повезет.

***

Один раз им уже повезло. Двадцать первого июня, в субботу, бойцы второй роты рядовые Дронов Степан и Щедров Федор заступили в очередной наряд по кухне. Великая армейская несправедливость – попасть в наряд с субботы на воскресенье; первые лучи нарождающегося дня пробивались в каптерку столовой, где они втроем, вместе с молчаливым казахом Жайбалсумовым, заканчивали чистить огромную гору картошки на весь батальон, когда первым же снарядом – прямым попаданием – был уничтожен летний павильон, в котором квартировала их вторая рота. Совершенно не понимая, того, что происходит, скорее на инстинктах, нежели на разуме, они под шквальным огнем, превращающим еще мгновения назад сонный лагерь в кучу обугленных досок, выбитых кирпичей и мертвых тел, бросились в березняк. Жайбалсумов, бежавший чуть впереди, упал, как подкошенный. Нырнув в рощу и отмахав еще метров двести, можно было остановиться и перевести дух, снаряды ложились очень кучно. Правое плечо Степана было в крови, он так и не понял, чем его задело. Через двадцать минут все стихло так же резко, как и началось.

– Что это было? – ошалело прошептал пересохшими губами Федор.

– Война, – металлом прозвучало у него над плечом.

Позади, с бесполезным сейчас пистолетом в руке, стоял без сапог и гимнастерки командир разведвзвода лейтенант Куприянов.

***

– Ну что, вздремнем малость? – предложил Степан.

– Угу, – согласился Федор, уже успевший смежить воспаленные глаза.

Война быстро приучила мгновенно проваливаться в нервный неровный чуткий сон. Инстинкт самосохранения так тонко настраивал интуицию, что она пропускала любые, даже очень громкие звуки, если они не сулили опасности, и, наоборот, впрыскивала в кровь здоровенную дозу адреналина даже от хруста тоненькой веточки, если этот хруст таил какую-то реальную угрозу.