Данил Елфимов - Абонент снова в сети

На часах была полночь…

Глава 2

Первые лучи встающего солнца, окрасившие золотом мир, пробились сквозь плотные шторы, слегка осветлив атмосферу в комнате. На подоконнике зачирикали воробьи, радующиеся наступившему утру. Стук их клювов об пластиковую поверхность сменил безмятежную тишь внутри сонного дома. Откуда-то с улицы послышались радостные соседские голоса, щедро сдобренные немецким напитком, звонкий лай собаки и шум проезжающих машин. Настал понедельник – нелюбимая пора для многих работающих личностей. Но, несмотря на это, утро поистине выдалось чудесным, на чей счёт я бы охотно поспорил.

Дело было в том, что почти всю ночь я не сомкнул глаз. Тревожные мысли витали в моей голове как опавшие листья подхваченные ветром. Лишь к четырём часам мне удалось задремать, но сейчас сон испарился как исходивший от горячего предмета пар в холодную погоду. Хотя вряд-ли это мимолётное состояние можно назвать сном. Это – жалкая пародия блаженного ощущения.

Я с большим трудом смог открыть глаза, и первым, что почувствовал не прекращающий своей работы мозг, была неприятно ноющая боль, растёкшаяся по всему позвоночнику в результате неудобного положения сна. После вчерашнего конфликта желание спать в общей кровати рядом с Лилий совсем отпало, потому мне пришлось лечь на старинный диван, стоящий в гостиной, который следовало бы выбросить ещё во времена горбачёвской «Перестройки». Но Лиля оказалась против моей идеи, не желая выбрасывать на свалку свадебный подарок её родителей. Вот и приходиться наслаждаться необъятной щедростью дорогой тёщи и не менее дорогого тестя.

Свесив ноги на пол, я потёр кулаками слипшиеся глаза и взглянул на часы. Было ранее утро – полседьмого. Лиля всё ещё спала. От её нынешнего положения исходила большая польза: не возникнет куча лишних вопросов.

Я надел тапочки, и немного шатаясь, направился в ванную. Холодный душ придал мне так необходимый для осуществления моего плана заряд бодрости. Затем я прошлёпал в кухню, заварил крепкий кофе и поджарил пару тостов с яйцом, стараясь не шуметь. Меньше всего на свете мне хотелось разбудить Лилю. Чёрт знает, что может родиться в её голове, если заданные ею вопросы останутся без ответа.

Почти всю вчерашнюю ночь я размышлял над словами Романа. Он упёрто настаивает над возможностью заранее запланированного убийства, цель которого остаётся не ясной только для меня. Материальная выгода? Нет. Месть? Тоже не подходит. Но что бы ни несло совершённое преступление, Роман был мёртв и хочет возмездия. По его словам убийство было совершено его женою, за что ей полагается точно такая же участь. Но свершить наказание необходимо мне, как давнему другу, который по идее должен сочувствовать потере товарища. Разумеется, я являлся им, однако наносить вред людям без существенных доказательств было мне не по зубам.

В какой-то момент возникло непреодолимое желание прекратить заниматься этой ерундой и забыть о случившемся. Я никак не мог найти покоя в мысли, что говорил с покойником. Как только мне приходилось думать о нём, перед глазами тут же появлялась картина его похорон: с затянутого пепельными облаками неба падали мелкие капельки дождя, оставляющие после себя длинные водяные дорожки на керамических портретах усопших. Будто те, плача, сострадали нашей потере. Небольшая группа одетых в чёрное лиц, состоящая в основном из родственников Романа, двигалась вглубь кладбища по узко вытоптанной тропинке. Впереди шло шестеро мужчин, несших на своих плечах тёмный дубовый гроб. Их лица напоминали застывшие на веки выражения статуй. Глаза смотрели вперёд, боясь обернуться назад и встретиться с плачущими женщинами. Тёмная вуаль была не в силах скрыть безумное горе.

Хуже всех выглядела Анастасия Петровна – мать Романа. Окаймленные чёрными кругами глаза, словно завороженные, смотрели на гроб, внутри которого покоился её единственный сын. Дряблые ноги так и норовили спотыкнуться друг об друга или запутаться в полах пальто. Только старческое плечо мужа служило ей верной опорой. Хотя и Иван Никитич не слишком отличался от своей жены: он всячески старался сохранить нейтральность на покрытом глубокими морщинами лице, но слёзы сами собой наворачивались за толстыми линзами очков.

Я, готовый в любую минуту помочь, шёл сзади них, надвинув фетровую шляпу на лоб. Эти двое напомнили мне стариков-родителей с картины Василия Григорьевича Перова. Сердце не выдерживало царившую здесь печаль, и только успокаивающие таблетки, какие горстями принимал я с той самой ночи, помогали мне сохранить безэмоциональность.