Леба Вафельникова - Без лица

Эля и стакан с ромом заинтересованно садятся рядом.

Эрик снова достаёт вишнёвую трубку, которую курил в гостиной, прежде чем перебраться на кухню.

– Иногда мне приходилось спать на балконе, потому что иначе я не могла успокоиться, – продолжает описывать Аня. – Недавно на меня произвела сильное впечатление новая экранизация «Великого Гетсби». Суть мании чётко – ну… – обозначается там во всём масштабе, причём Гетсби именно своей настойчивостью и детской непосредственностью эмоций портит, казалось бы, то, что не может кончиться плохо.

– Мне нравится, что название появляется на наших глазах, – тихо добавил Эрик, глядя на клубок дыма.

– Что в постмодернизме может быть прекраснее причастности зрителя, его участия в рождении произведения? – так же тихо, но с большой радостью спросила Эля сама себя и отпила немного рома, звякнув льдинками.

С улицы доносилось стрекотание кузнечиков.

Аня с улыбкой покрутила в руке солонку, стоявшую на столе.

Со второго этажа по лестнице, звучно и уверенно топая, стал спускаться Егор. На середине лестницы, держась за перила и наклонившись вперёд так, чтобы было видно кухню, он позвал их по именам и со смехом объявил:

– Музей смертельной скуки открывает двери! С этими интеллигентами точно не повеселишься. – Егор помолчал, глядя на люстру под потолком, которая теперь виднелась на уровне его головы. – Может, вы тоже поднимитесь к нам? – спросил он, посмотрев на Аню.

– Да спускайся уже, – сказала Эля. – Я так сто лет не тусовалась.

– Не ты одна, – отозвался Егор под потолком и засмеялся.

Эля посмотрела на персиковую футболку на атлетическом торсе Егора и потребовала, чтобы он окончательно спустился на первый этаж.

– А чем вы там заняты? – спросила она, подходя к холодильнику, чтобы налить ещё рома.

Егор пожал плечами, держась за верхнюю балку лестницы, и громко провозгласил:

– Паша парит в своём мире, великий артист, игрок по жизни, парит в своём мире в квадрате окна. И затем наконец спустился.

Каким разносторонним и гармоничным вырос Егор!

А вот пох*р на него, лишь бы ушёл.

Паша наконец-то может остаться один на втором этаже – без намёков на метафорическое превосходство – и держать книгу в руках, как бы читая, но на самом деле давно оставив эти попытки. Руки тепло, подходя по форме лежат на бёдрах, удерживая книгу, а Паша смотрит в оконное стекло, за которым всё равно уже ничего не видно: сумерки, леса вокруг, дождь.

Паша представляет, как сложилась… как создалась бы им его жизнь, если бы о нём писали в газетах.

Просыпался ли бы он счастливым по утрам? Было бы ему, о чём думать в рамках себя, без того, чтобы мечтать о других людях, скучать по их вызывающе-дразнящей самодостаточности?

Возможно, в этих размышлениях и кроется самодостаточность, да только вот себе же не поверишь, произнеся эти слова, когда кажется, что мир весь сжимается вокруг, опадает, будто бескостный, потому что нет в нём ни стержня, ни божьей искры, ни дуновения ветерка.

Кажется в такие моменты, что ничего уже и не произойдёт.

И в попытке постоянного движения, как юла с выправленной центробежной силой, нужно двигаться постоянно, иначе и происходящего нет. Время замрёт, ты – о ты, мой кудрявый друг (Паша смеётся на собой и запрокидывает голову, закрывая глаза и прижимаясь левой щекой к ледяному оконному стеклу) – и тебе не спрятаться, не замереть, как эти полумёртвые игрушечные люди, вечно спящие, врущие, что им никуда не надо и ничего не нужно – ты, мой дорогой и самый близкий человек – станешь мне ненавистен, потому что делать нам вместе нечего, потому что сомнения уже возникли в душе и совсем непонятно, для чего и как нам с тобой жить.

Паша выпускает книгу из рук и начинает потирать кожу лица кончиками пальцев.

На висках он представляет себе острова, тонкую ледяную поверхность молодых озёр;

на скулах – думает о коралловых рифах;

на спуске к подбородку – видит под опущенными расслабленными веками водные горки и кратеры вулканов.

Будто что-то он в силах изменить, будто не замрёт сейчас поверженным бессильным камнем.

Паша открывает глаза, со вздохом скрещивает руки на груди и начинает ждать.

Паша: «Для введения иностранного слова в переводе можно использовать комбинацию толкования и форенизации. Например, «грудь в духе японской манги», «звёзды в форме итальянских ноки».

И пока Паша не спускается, внизу с шумным одобрением и предвкушением захватывающей ночи стыкуются стаканами собравшиеся на первом этаже, и искры вращаются возле губ, струящихся в улыбку. В этом звонком белом шуме возгласов, смеха и звона Эрик, смущённо улыбаясь, невольно видит перед собой только Аню, с присущей лишь ей барочной обаятельностью празднующую со всеми.