Джозеф Шеридан Ле Фаню - Дом у кладбища

Короче говоря, догадливый капитан по многим мелким признакам заключил, что мисс Гертруда отдает предпочтение своему новому знакомцу – красивому и, вероятно, не лишенному красноречия, невзирая на снедавшую его печаль. Догадки, однако, не всегда совпадают с истиной. Впрочем, Клафф ли заблуждался или сам Паддок, это не мешало маленькому лейтенанту пребывать в те минуты на седьмом небе от счастья.

Когда наконец дамы удалились в гостиную, где их ждал чай, Паддок умолк и погрузился в приятные размышления; однако, будучи великодушным и уверенным в своем превосходстве соперником, он постарался вовлечь Мервина в разговор и нашел его сведущим во многих вещах, самому лейтенанту знакомых недостаточно; в особенности это относилось к театру и драматургии континента – Паддок слушал о них с жадностью. Тем временем генерал не давал компании скучать: за оживленной беседой он раскупорил бутылочку белого испанского вина, из которого в свое время был приготовлен свадебный поссет для его отца! Дейнджерфилд, несмотря на не совсем приятный голос, также сумел увлечь слушателей: он поведал две-три любопытные истории о старых винах и их ценителях. Затем Клафф и Паддок по просьбе генерала порадовали гостей своим искусством, – не будучи обладателями изрядных голосов, они нередко пели дуэтом, и вместе у них получалось неплохо. А когда Дейнджерфилд упомянул, что ему довелось попробовать китовое мясо, неисправимый Паддок, по своему обыкновению, поделился замечательным рецептом – блюдо называлось «ошарашенный ткач». «Ткач» оказался рыбой, а «ошарашить» значило вынуть его изо льда и погрузить прямо в кипяток; от дальнейших подробностей рецепта старый генерал так смеялся, что щеки его оросились слезами. А Мервин и Дейнджерфилд, ошарашенные не меньше «ткача», не без любопытства разглядывали молодого воина, обладателя столь замечательных познаний.

Кларет, как и все прочие вина из генеральского погреба, способен был удовлетворить самый взыскательный вкус, о чем Дейнджерфилд убежденно и заявил в краткой похвальной речи, а затем, к восторгу хозяина, безошибочно угадал год розлива. Таким образом, генерал убедился, что мнение лорда Каслмэлларда, называвшего Дейнджерфилда человеком удивительным, недалеко от истины.

Один лишь доктор Стерк потягивал кларет в молчании, нередко бросая на сидевшего напротив Дейнджерфилда задумчивые взгляды; когда к нему обращались, он словно пробуждался от сна и вскоре замолкал вновь. Это было странно – ведь Стерк намеревался дать Дейнджерфилду несколько советов касательно имений лорда Каслмэлларда и попутно намекнуть, что Наттер ведет дела никуда не годно.

Перед обедом, когда доктор Стерк явился в гостиную, Дейнджерфилд рылся в своем портфеле перед окном, и вечернее солнце било подошедшему Стерку прямо в глаза, отчего во время знакомства он с трудом различал своего визави; затем ему пришлось удалиться в другой конец комнаты, чтобы засвидетельствовать свое почтение дамам, собравшимся возле оконной ниши.

За обеденным столом, однако, Стерк помещался прямо напротив Дейнджерфилда, и ничто уже не мешало разглядеть его лицо во всех подробностях, благо оно рельефно выделялось на фоне темной стенной обивки из тисненой кожи и походило на тщательно выписанный портрет. Зрелище это произвело на Стерка странное и неприятное впечатление, и доктор тут же и надолго погрузился в бесплодные раздумья о новом знакомом.

Самого же Дейнджерфилда, казалось, Стерк не занимал нисколько. Мрачноватый, бледный, он ел энергично, беседу вел немногословно, но дружелюбно. Стерк дал бы ему сорок восемь, а может быть, пятьдесят шесть или пятьдесят семь, – это был человек без возраста. Стерк перебрал в уме все свои впечатления: невыразительные черты лица, высокий лоб, суровая наружность, манера умолкать и заговаривать внезапно, очки, резкий голос, еще более резкий, пожалуй даже зловещий, смех, который сопровождал чаще всего шутки и истории, имевшие оттенок сарказма, дьявольской насмешки. Этот образ, показалось Стерку, походил в общих чертах на какой-то другой, всплывший в памяти, – хотя нет, все же не всплывший. Стерку не удавалось его ухватить, доктор чувствовал лишь – и ощущение это было ему неприятно, – что видел этого человека раньше, только вот где? «Не иначе как он мне когда-то здорово напакостил, – мучительно размышлял Стерк, – глядеть на него – мне как нож острый. Что, если он замещал шерифа в Честере, когда на меня принес жалобу этот чертов еврей-портной? Дейнджерфилд… Дейнджерфилд… Дейнджерфилд… Нет. Потасовка в Тонтоне? Или таможенный офицер в тысяча семьсот пятьдесят первом году? Нет, тот был выше – того я помню, это не он . А дуэль Дика Ласкома?» И Стерк полночи пролежал без сна, теряясь в догадках. Его мучило не только неудовлетворенное любопытство – всякий раз, когда его память заклинала это непроницаемое, белое, глядящее с глумливой усмешкой лицо, доктор содрогался от предчувствия неведомой опасности.