Боб Холланд - Двадцать пять рассказов о призраках

– Джентльмены, – сказал я, наконец, когда компания поднялась по ступенькам, – я рад, что развеял ваши подозрения. Я желаю вам всем здоровья и немного больше вежливости. Кстати, джентльмены, это… это очень хорошо построенный дом. (В бешеном желании сказать что-нибудь легкое я едва ли понимал, что вообще произнес.) Я могу сказать, что это превосходно построенный дом. Эти стены, вы идете, джентльмены? Эти стены крепко сколочены.

И тут, просто из бравады, я сильно постучал тростью, которую держал в руке, по тому самому участку кирпичной кладки, за которым стоял труп моей любимой жены.

Но пусть Бог защитит и избавит меня от клыков Архидемона! Как только эхо моих ударов погрузилось в тишину, мне ответил голос из гробницы! Крик, сначала приглушенный и прерывистый, похожий на рыдание ребенка, а затем быстро переросший в один долгий, громкий и непрерывный крик, совершенно аномальный и нечеловеческий крик-вой, вопящий вопль, наполовину ужаса, наполовину торжества, такой, который мог исходить только из ада, одновременно из горла проклятых в их агонии и демонов, которые ликуют в проклятии.

О моих собственных мыслях говорить глупо. Теряя сознание, я, пошатываясь, добрался до противоположной стены. Какое-то мгновение группа на лестнице оставалась неподвижной, охваченная крайним ужасом и благоговением. В следующее мгновение дюжина крепких рук трудилась над стеной. Стена упала. Труп, уже разложившийся и покрытый запекшейся кровью, стоял прямо перед глазами зрителей. На его голове, с красной, раскрытой пастью и единственным огненным глазом, сидело отвратительное чудовище, чье коварство соблазнило меня на убийство, и чей доносящийся голос отправил меня на виселицу. Я замуровал чудовище в гробнице!

Однажды вечером, около восьми месяцев назад, я встретился с несколькими товарищами по колледжу в доме нашего друга Луиса Р. Мы пили пунш и курили, говорили о литературе и искусстве и шутили, как любая другая компания молодых людей. Внезапно дверь распахнулась, и в комнату, как ураган, ворвался тот, кто был моим другом с детства.

– Угадай, откуда я? – воскликнул он.

– Я ставлю на Мабилль, – ответил один из них.

– Нет, – сказал другой, – ты слишком веселый; ты пришел, взяв взаймы деньги, похоронив богатого дядю или заложив свои часы.

– Ты трезвеешь, – воскликнул третий, – и, почувствовав запах пунша в комнате Луи, ты поднялся сюда, чтобы снова напиться.

– Вы все ошибаетесь, – ответил он. – Я городка П., в Нормандии, где я провел восемь дней и откуда я привез одного из моих друзей, великого преступника, которого я прошу разрешения представить вам.

С этими словами он вытащил из кармана длинную черную руку, с которой была содрана кожа. Она была перерезана у запястья. Сухая и сморщенная форма руки и узкие пожелтевшие ногти, все еще цепляющиеся за пальцы, делали ее страшной на вид. Мышцы, свидетельствовавшие о том, что ее первый владелец обладал огромной силой, были связаны на месте полоской похожей на пергамент кожи.

– Только представьте себе, – сказал мой друг, – на днях они продавали вещи старого колдуна, недавно умершего, хорошо известного во всей стране. Каждую субботу вечером он отправлялся на собрания ведьм на метле; он практиковал белую и черную магию, давал коровам голубое молоко и заставлял их носить хвосты, подобные хвосту спутника святого Антония. Старый негодяй всегда питал глубокую привязанность к этой руке, которая, по его словам, принадлежала знаменитому преступнику, казненному в 1736 году за то, что он бросил свою законную жену головой вперед в колодец – за что я его не виню, – а затем повесил на колокольне священника, который его обвенчал. После этого двойного подвига он ушел, и в течение своей последующей карьеры, которая была короткой, но захватывающей, он ограбил двенадцать путешественников, выкурил два десятка монахов из их монастыря и превратил монастырь в сераль.

– Но что ты собираешься делать с этим ужасом? – закричали мы.

– Эх! Друзья! Я сделаю из нее ручку для своего дверного звонка и буду пугать своих кредиторов.

– Друг мой, – сказал Генри Смит, крупный, флегматичный англичанин, – я полагаю, что эта рука – всего лишь разновидность индийского мяса, консервированного по новой технологии; я советую тебе приготовить из нее бульон.

– Не ругайтесь, господа, – сказал с величайшим хладнокровием студент-медик, который был на три четверти пьян, – но если вы последуете моему совету, Пьер, вы предадите этот кусок человеческих останков христианскому погребению, опасаясь, что их владелец придет требовать останки. Кроме того, эта рука приобрела некоторые дурные привычки, а вы знаете пословицу: ”Кто убил, тот убьет".