Анатолий Мусатов - Смерть Калибана. Повести

Председатель смял фуражку белыми от натуги пальцами. Зыркнув на лесничего, повторил с нажимом:

– Чтоб через неделю вопрос был решен, иначе сами управимся безо всякой науки, как наши деды – рогатиной под дых. Поди потом доказывай, где он напоролся на кол!

– А вот это самоуправство я не допущу! Сделаете что, – точно бумагу в управление напишу о самочинстве. – Николай потыкал пальцем в стол. – Неохота мне что-то из-за вас башку подставлять под закон! Здесь, чую я, штрафом не отделаешься!

Председатель некоторое время молчал, уперевшись взглядом в пол. Затем, досадливо крякнув, поднялся:

– Ты попробуй своей бумажкой людей удержать, у кого огороды разорены, а тогда посмотрим, чей закон выше, – твой, шкурный, или их, которым жрать нечего зимой будет. В общем, так: сегодня в шесть тридцать собрание правления, – чтоб был!

Он вышел, а лесничий, озабоченно глядя ему вслед в окно, пробурчал: «Холера забери всю эту музыку!» Однако что-то предпринимать надо было. Кабан-секач уже второй год подряд повадился приводить стадо на поля и огороды. Посевы гибли, несмотря ни на какие меры. На сторожей надежда была весьма призрачная: с палкой на трехсоткилограммовую тушу не попрешь, а хоть бы и поперли, да некому стало! Смельчаков сильно поубавилось после того, как в прошлом году попробовали шугануть его собаками да криком. Где там! Придавил двух мордашей, лихоимец, и был таков!..

Шагая по примятой шинами председательского «газика» траве, Николай угрюмо размышлял о возникшей проблеме. Не было ее еще два года назад, точно! Он вздохнул и в сердцах поддал сапогом ежистую кочку: «Сами виноваты, а он расхлебывай! За каким чертом понадобилось распахивать не только пустошь, отделявшую заказник от намеченного к промышленной разработке леспромхозовского массива, но и обе стороны ее вырубки. Спрямим поля, объединим и улучшим клинья! Улучшили, спрямили, язви их в дробину! Сколько зверя распугали и птицы! Был бы хоть толк от затеи, а то все зазря! Говорил ведь – не трогать вырубки и пустошь. В молодняке были лежки кабанов, и лоси кормились, а теперь поди! Да еще приманили свеклой и картошкой, что посеяны на тех землях…».

Времени до собрания оставалось с час. Николай решил по пути зайти к свояку – посоветоваться, благо тот состоял членом правления и мог в случае чего повлиять. Хотя после его огорода? Николай в раздражении сплюнул. Он был зол сейчас на всех подряд, начиная с кабана и кончая пострадавшим свояком.

Он всего четвертый год управлял лесным хозяйством заказника в должности старшего лесничего. Спервоначалу эта должность никаких хлопот ему не доставляла. Народ был дисциплинированный и посему происшествий, вроде порубок или, тьфу-тьфу, пожара не случалось. Браконьерствовали по мелочи; где зайчишку из силка вынет либо тетеревиные перья, – след подранка, – заметит. Но и то, – не само ли зверье балует? А чтобы косулю, кабана либо лося, – упаси боже! Все началось, когда он поставил свою подпись под решением распахать перешеек, – санитарной зоны, как значились они в документах. В общем, объегорили его тогда, как молокососа! Виктор тоже уговаривал Николая. Пусть теперь плачется в председателев пиджак.

Свояка дома не оказалось. Ольга, сестра Николая, вышедшая замуж за Виктора шесть лет назад и поэтому переселившаяся в Опарино, была дома. Усадив Николая за стол, она налила ему тарелку аппетитного наваристого борща. Он намекнул сестре, что неплохо бы усилить это естественное чувство. Ольга сердито отмахнулась, сказав, что выдули все в прошлый раз, – «али не помнишь?». Через полчаса наевшийся и повеселевший Николай, не торопясь, подходил к правлению колхоза «Красный воин».

…Огромный вепрь, уткнувшись головой в подопрелую опадь, из-под полуприкрытых век смотрел на резвившихся невдалеке двух однолеток, на кормящихся матерых маток и снующих около них темные шарики поросят.

Назойливость людей, тревожившая в последнее время его стадо, поутихла, но чувство тревоги было сильным. Вепрь ощущал ее не потому, что беспокойство, порожденное ею, было сильнее, чем обычно. Он чувствовал что-то еще, очень похожее на тревогу, но сидевшую в нем глубже, не покидающее ни на секунду его настороженный мозг. Он чуял опасность, как будто она носилась в воздухе и своим веянием вздымала щетину на загривке лесного великана.

И беда пришла. Далеким всплеском собачьего лая накатилась она на замершее стадо. Вепрь не изменил позы, даже не открыл глаза, но запах, долетевший до него, сказал все. Он издал негромкий звук. Стадо, сомкнувшись плотнее вокруг поросят, покатилось в неширокую лощину.