Дарья Сницарь - Журнал «Рассказы». Ужастики для взрослых

Я вынул из клетки кормушки и поилки. Толкаясь со стенами, добрел до кухни и высыпал содержимое в раковину. Кое-как промыл под ледяной струей пластиковые коробочки, протер салфеткой и, наполнив, вернул в клетку.

«Алена – чистит жердочки и убирает мусор».

Вытащил жердочки и снова с боем добрался до кухни. Почистил щеткой и насухо вытер. Вытряхнул шелуху из поддона и заменил грязный газетный лист.

«Мама – выпускает утром и укладывает спать».

Поискал попугаев. Они сидели, нахохлившись, на гардинном карнизе и жмурились, все еще привыкая к свету.

– Пора спать, – позвал и не услышал собственный голос.

Птицы зашевелились, сгоняя дрему. Первым сорвался Большой. Услышав знакомое приглашение, спикировал по дуге в клетку и занялся кубиком свежей морковки. Малой помедлил, недовольно заверещал и последовал его примеру.

– Вот так, – сказал я и закрыл дверцу. – Порядок.

Стакан горячего чая не помешает. И много сахара – надо собраться с мыслями, сосредоточиться.

На днях была годовщина.

Прошел год после их смерти. Год пустоты. Год я жил бок о бок с бестелесным врагом – неописуемой и неосязаемой сущностью – пустотой в собственном доме. Там, где раньше ходила моя теплая и нежная половина; там, где бегал и смеялся наш светлый и радостный кусочек, – теперь пустота. Словно прозрачная равнодушная медуза, она заполнила дом. Расползлась душным капюшоном по гостиной и спальне. Залезла щупальцами в шкафы и улеглась на столах, проникла в книги и вентиляционные шахты. Свисала из крана в ванной, пряталась в постельном белье. Пустота стала домом, была везде – снаружи и внутри меня. Прошел год. Или два? Десять?

Поймал себя на мысли, что стою перед клеткой и, не отрываясь, смотрю, как попугаи с треском молотят крохотные зернышки. Тихонько чирикают и изредка отпрыгивают от кормушки, чтобы погрызть палочку минеральной добавки. Других близких у меня не осталось.

Что я хотел? Чай?

Да, завтра на работу.

Работа и попугаи хоть как-то возвращали к реальности. Вытаскивали из бессмысленного самокопания. Хотя после вчерашней ночи задорная суета птиц выглядела совсем иначе…

Вчера была странная ночь.

Странная ночь и странные сны. Сны, которые пообещали вернуться. Из-за них я не спешил сегодня домой.

Сны пообещали вернуться.

Смешно, ей-богу. Работа – вот что важно. Горячий чай и выспаться. Хоть пару часов. И много сахара, чтобы сосредоточиться.

Почему нужно сосредоточиться?

Потому что сны обещали вернуться.

«Мама – выпускает утром и укладывает спать». Я накинул на клетку махровое полотенце, выключил свет.

– Пора спать.

И пошел на кухню.

Поставил чайник. Насыпал сахарницу до краев, с горкой. Если они вернутся, ночь будет трудной.

Я мог быть с семьей в тот вечер. Пустяк – пойти вместе на дурацкое представление и изменить черное настоящее. Выбрать на развилке правильную дорогу и оказаться сейчас совсем в другом месте. Увы, на перекрестках прошлого не установлены указатели. Не пошел и потерял семью. Говорят, мы все когда-нибудь снова встретимся с теми, кого любим. Там, в лучшем мире. Хотел бы в это верить. Зачем обещать подобное, если не сможете доказать?

Убийцу не нашли. Уличные камеры выхватили из темноты немногое: размытый угловатый силуэт, избивающий жертв железной трубой. Он подобрал сумочку, которой Маша пыталась защититься, и растворился среди домов. Окровавленная труба осталась лежать рядом с детским новогодним подарком – пластиковой коробкой с конфетами.

Я мог быть с ними в тот вечер. Мог защитить.

Сахарница опустела наполовину. Выпитое на кладбище добралось наконец до моего мозга и наполнило кухню тенями.

Так же было и вчера. Тени и сны, которые пообещали вернуться. Сны? Опять пытаюсь себя обмануть. Это были не сны. Сны не бывают такими живыми.

В темном коридоре, ведущем в гостиную, сгустился сумрак. Закрытая дверь едва виднелась. Как и вчера.

В то же самое время.

Дверь дрогнула и медленно открылась.

Я сжал пустой, еще теплый стакан до боли в запястьях.

Тяжелая громоздкая фигура шагнула из гостиной в коридор. Пригнулась, чтобы не задеть абажур, и, пошатываясь, двинулась в мою сторону. Крупная голова без шеи переходила в узкие плечи. Судя по слабо заметному контуру, у фигуры не было рук.

Каждый шаг по линолеуму сопровождало угрюмое бряканье, словно кто-то встряхивал здоровенные мясницкие ножи в картонной коробке.

Следом за первой фигурой показалась вторая – чуть меньше.