Юрий Мори - Наполовину друг

– Зря, племяш, ржёшь. Человека уважать надо, а имя, которым он себя называет – тем более. Убить можно, даже нужно иной раз. А уважать – всё одно нужно.

Племяш поперхнулся и затих.

– За завтрашнюю рыбалку, пацаны и Мила! Хорошо будет, прямо чувствую. Согласен… Вран?

Тот кивнул, неловко чокнулся с Санчо и друзьями и опрокинул в рот чашку. Самогон обжёг его изнутри, стёк огненным комом вниз.

Никто и никогда больше не называл его Сеней или Арсением, так уж вышло.

– Закусывай, – невнятно сказал наёмник, грызя луковицу крепкими жёлтыми зубами как яблоко: сбоку. – Окосеешь с непривычки. Да и жарко сегодня.

Так до вечера и провели время.

То по чуть-чуть выпивки – Милке и этого хватило, сама начала обжигать Врана голодным взглядом, то в речке, то развалясь на песке, греясь и загорая. Солнце медленно катилось на край неба, подсвечивая теперь Полосу алым, словно вонзившийся в землю гигантских размеров клинок, обагрённый кровью.

От Дебрянки начало тянуть прохладой, самогон кончился, сало с хлебом тоже, а последние ветки петрушки хозяйственно дожевал Санчо, лениво рассказывая при этом о каких-то неведомых людях, местах, боях и победах. Всё это звучало расслабленно и оторвано от жизни, будто некая бесконечная сказка. Татуировку дал рассмотреть – волчья морда с оскаленной пастью, за ней мечи перекрещенные, а внизу две большие буквы. В и О. Странные какие-то, угловатые, но это и объяснять не надо. Вольные отряды. У них эти наколки заместо документов, если кто чужой себе набьёт – руку рубят. Заслужить такое надо.

Начали замерзать. Пришлось одеваться и так же лениво, медленно идти на холм, в Излучье, вяло подначивая друг друга по поводу и без.

– Крепкий ты духом, парень. Со стержнем, я сразу понял, – пропустив вперед весело болтающих племянника и Милу, сказал Врану наёмник. – Не думал, чем по жизни заняться?

Тот тряхнул головой, едва не уронив в пыль кепку. Крепкий всё-таки самогон у Милки, вон как повело. Да и Санчо явно не трезвый.

– Учиться хочу. Но… Отец денег не даст, говорит: блажь. А к кожам я не приспособлен, сил мало, а желания совсем нет. Так и живу, не пойми как.

– Потому и не понимаешь, что не твоя это жизнь. Чужая. Так люди и спиваются… – Санчо махнул рукой, отчего в сумке снова звякнули детали автомата. Если не соврал, конечно. – Слушай, Вран! А может в наёмники? Я тебя в молодые возьму смело. Сил наберёшься, там это быстро.

– Я бы пошёл, – с пьяноватой бравадой, которой сразу и застеснялся, ответил парень. Громко сказал, идущий впереди Антоха даже оглянулся. – Но это у отца спросить надо, конечно… Я-то что. Я пока не решаю.

А в Излучье, несмотря на сумерки, было оживлённо. На торговой площади – не как в городах, конечно, маленькой, просто утоптанном пятачке земли, которым и кончалась дорога из-за Полосы, стояли подводы каравана.

Странно как-то. Даже Санчо, который в этих деревенских делах если и разбирался когда-то, но забыл, напрягся. Четыре телеги, но без товаров, только на одной мешки какие-то, а так – только люди. Человек пятнадцать в коричневых одинаковых… рясах не рясах, накидках, скорее. И сидят, не слезают, ноги свесили и посматривают на довольных внезапным развлечением деревенских. Пацанов только отгоняют, чтобы не лезли, а так – сидят.

Проводник – или предводитель, не поймёшь сразу, – в синей рясе стоял поодаль и о чём-то говорил со старостой. Показал ему некий значок, висящий под рясой на цепочке, и сразу спрятал. Староста кивнул. Он по случаю гостей был наряжен в кафтан, на груди болталась медная бляха на цепи с княжеской короной и выбитыми буквами «Излучье». Староста её и надевал только так: по праздникам, или когда начальство из Венецка прибывало. Рядом с ними тёрся ещё один приезжий, молодой, чернявый, одетый как обычный городской: никакой рясы, штаны да рубашка. Водил горбатым носом по сторонам, посмеивался.

Старшие явно договорились, пожали руки, потом проводник пошёл к подводам, староста повернулся к своим людям и зычно объявил:

– Чего сбежались? Расходимся. Торга не будет, не купцы. Разбойников оне ловят, но дальше, завтра уедут. У нас-то это… нету здесь разбойников. Все послушные воле княжеской.

Санчо между тем не уходил, внимательно, хоть и издали рассматривая неожиданных гостей. Рука вон ремень сумки стиснула, даже пальцы побелели. Вран стоял рядом.

– Не нравятся они мне, парень. Инквизиция это. – Наконец тихо сказал наёмник. – Вроде одни послушники, кроме командира, но тревожно как-то.