Василий Щепетнев - Тайная сторона Игры

Распить можно и без Людки, оживился дворник, если только полуштоф не брехня.

Какая ж брехня, – обиделся Арехин, показал бутылку прежних времен и пошел прочь. Собаки брешут, да и то на чужих.

Дворник побежал догонять, извиняться, действительно, ошибся, за шантрапу принял, много такой развелось, дом напротив заполонили, как тараканы, хотя он и прежде, тот дом, был невысокого пошиба. А теперь видит, хороший человек, как там тебя, солдат.

– Алапин я, Сашка Алапин. Но…

Не дав договорить, дворник схватил Арехина за рукав.

– Побудешь у меня в дворницкой до утра. Время позднее, лихое, а у меня тепло.

В каморке дворник без церемоний понюхал тут же откупоренный полуштоф: ну, как в старую бутылку нальют клопомора, или того хуже – воду.

Но это оказалась не вода, не разбавленный спирт, а смирновское вино номер сорок. Сразу засуетившись, дворник обмахнул табурет, пересадил на него дорогого гостя, на стол постелил газетку, порезал лук и – тонко-тонко – хлеб, поставил две железнодорожные рюмки. Вздохнув для естественности, Арехин добавил сверточек пергаментной бумаги, где оказалось с полфунта сала.

Пока совсем уже восторженный дворник искал в шкапу чистое блюдце, Арехин налил в рюмку дворника водку, а себе из графина – воды.

Выпили, как положено солидным людям. Дворник крякнул от удовольствия, Арехин непритворно поморщился – вода в графине была стоялая.

– Что, хороша?

– Хороша. Только я после контузии. Перебрать боюсь – припадки бывают.

– А ты понемножку, понемножку, через раз. Припадки, они плохи, – скрывая радость, сказал дворник.

– Чего уж хуже…

Пили, закусывали, поглядывали сквозь окошко на дом купца Красинкова.

Арехин беседы не торопил, даже подремывал. Дворнику было все же неловко, что он и ест, и, главное, пьет много больше принесшего водку сотрапезника, и он старался отплатить разговором. Как честный человек, о жильцах своего дома он говорил либо хорошо, либо ничего, но насельникам дома купца Красинкова досталось изрядно. Да вот хотя бы давешний случай – пришел полюбовник к учительнице, что в пятом этаже, да голову и отрезал. Из ревности, верно. Дома в аквариум положит, где прежде рыбок золотых держал, вольет спирта музейного и любоваться будет.

Какой полюбовник? Им, красниковским, может, и невдомек, а ему отсюда все видно. Прогуливался с учительницей. Нет, не часто. А внутрь, в дом, и вовсе редко заходил. Но вот накануне как раз и вошел. А под утро – давешнее, вышел. С ведром. Он еще удивился, но подумал – на толкучку понес, самой учительнице неловко, а он человек, по всему видно, бывалый, может, и променяет на что нужное, ведро-то красивое, с цветами. А главное, тяжелое, не пустое. К учительнице иногда старичок заживает, сказывают, ее крестный, из пригорода, продуктами помогает, пшеном там, еще чем. Он и подумал, что в ведре пшено. Потом только узнал, что не пшено, а голова полюбовницы. Нет, говорить он ничего не говорил, да его и не спрашивали. А и спросили бы – ну, человек, как человек, обыкновенный, бесприметный. Конечно, у него глаз дворницкий, наметанный, но ведь сейчас не прежние времена. Расскажешь, а тебе ни уважения, ни почета, ни награды. Еще, глядишь, собственной головы лишишься. Нет, на улице на такого не нападут, ни ночью, ни днем, это вряд ли. Вид не тот. Злой вид. Человек пороху нюхал, бараном стоять не станет. Вот и тебя поначалу, издали, за того принял, извини. Ближе разглядел – тот малость повыше будет, пошире в плечах, усики тоненькие, в синеме такие только у негодяев.

Но усы что, усы сбрить можно, главное – глаза у того – у…

Арехин разочарованно вздохнул: увидеть цвет глаз отсюда, из дворницкой, да еще в сумерках или ночью не было никакой возможности. Сочинял дворник. А если сочинял про глаза, значит, и про остальное сочинял.

– Глаза эти, – продолжал уже изрядно захмелевший и от питья, и от еды дворник, – сам бы не видел, не поверил. Так обычные, ничего не скажу, отсюда не разглядишь, но когда под утро выходил с ведром, зыкнул – а они светятся, будто у собаки. Или у волка.

– А ты что не спал? Под утро-то?

– Под утро – самая дворницкая работа и начинается. То есть начиналась по старому времени. Я и привык затемно вставать.

Дальше дворник еще многое рассказывал, но Арехин и в самом деле задремал – после «горящих глаз» он таки выпил рюмку-другую смирновского вина. Уснул, разомлев, и дворник. Но встал в пять утра, куда-то выходил, что-то делал. Не соврал, значит, про дворницкую привычку.