Василий Щепетнев: Тайная сторона Игры

– В последнее время – нет.

– Тогда за каким чертом ты сюда приперся? – голос, вопреки словам, стал еще добродушнее. – Если с доносом, так смотря каким. Политику в Чека неси. А у нас – московский уголовный сыск.

– Уголовный сыск мне и нужен, – заверил Арехин.

– Не ограбили, не убили, а уголовный сыск все-таки нужен, – задумчиво протянул хозяин кабинета.

– В жизни все бывает, – любезно ответил Арехин. – Вы – товарищ Оболикшто?

– Кому товарищ, а кому и гражданин, – Оболикшто откровенно разглядывал Арехина. Разглядывал, впрочем, беспорядочно. На лицо посмотрит, на лакированные туфли, на прическу, на правое плечо, на выглаженные брюки, опять на лицо, на левое плечо, опять на туфли, на шляпу на вешалке. В этой системе есть безумие.

Ладно, если привык смотреть так – пусть смотрит. Одежда у него в порядке, прическа тоже, выбрит превосходно не далее, как три часа назад, ногти подстрижены коротко, правда, без маникюра. Как-нибудь переживут отсутствие холи ногтей, тем более в наше время.

– Удивляюсь я, – сказал Оболикшто, закончив осмотр.

– Чему, позвольте полюбопытствовать?

– Как ты таким франтом по улицам ходишь – и живой. Даже не ограбили ни разу. К нам вот дошел целеньким.

– К вам я как раз не дошел. Доехал.

– Ну, разве доехал…

– А в Москве я и вовсе два дня.

– И два дня для такого пальто слишком много, – уверил Оболикшто.

– Возможно, – не стал спорить Арехин.

– А ты напиши заявление наперед, – раздался голос с дивана. Арехин не повернул головы, но заметил: встрял в разговор Куртка. – Пойдешь домой, тут тебя и ограбят. Или даже убьют. Второй раз сюда идти придется. Так что бери карандашик и пиши – я, гражданин такой-то, проживающий там-то, жалуюсь посмертно на ограбление, – видно было, что и Куртке разговор доставлял удовольствие. – И бумажку под дверь третьей комнаты.

– Бумажка у меня уже есть. Только ее не под дверь, а лично в руки товарищу Оболикшто вручить нужно. Или, если угодно, гражданину Оболикшто.

Арехин медленно вытащил из внутреннего кармана пальто узкий белый конверт, подошел к столу и протянул Оболикшто.

– Это что?

– А вы откройте, – посоветовал Арехин.

– Какие мы таинственные, – теряя теплоту голоса, протянул Оболикшто.

Толстыми пальцами он раскрыл незапечатанный конверт, достал бумагу, столь же белую. Белоснежную. И скоро, очень скоро найти такую бумагу будет столь же легко, сколь и прошлогодний снег.

– На такой бумаге хорошо барышням письма писать, – бормотал Оболикшто.

– И не только барышням, – теперь уже Арехин подпустил добродушия и даже ласковости.

Оболикшто отвечать не стал. Читал он медленно, шевеля губами. Однако пальцем по строчкам не водит, спасибо и на том.

Дойдя до конца, Оболикшто начал читать заново. Лицо его раскраснелось – то ли от алеющего солнца, то ли по иной причине.

Наконец, он оторвал взгляд от бумаги, кашлянул, прочищая горло, потом еще и еще.

– Значит, вас прислали сюда служить? – откашлявшись, выговорил он.

– Точно так.

– Следователем по особо важным делам?

– Точно так.

– Наделенным чрезвычайными полномочиями?

Третий раз точнотакать Арехин не стал. Кончились точнотаки.

– Вот, – оторвавшись от бумаги, обратился Оболикшто к дивану. – Направили к нам особо важного следователя Арехина. Лично товарищ Дзержинский и направил.

Куртка только качнул головой, а Кофта, вынырнув из Зазеркалья, широко улыбнулся:

– Смотри, тезка! Я тоже Орехин.

– Я Арехин. Александр Александрович Арехин. Первая буква – аз.

– Аз, так аз. Хорошая буква. А я – Сашка Орехин,

Арехин вежливо наклонил голову. Со знакомством, значит.

Куртка молчал, представляться не спешил. Смотрел нерадостно. Потом плюнул в ведро с золой, почти попал.

– А сами вы из каких будете, гражданин Арехин? – тщательно выговаривая слово «гражданин» и налегая на А в фамилии, наконец, сказал он.

– Догадаться не сложно, – усмехнулся Александр Александрович.

– Мне знать нужно, – со значением проговорил Куртка. – Знать, с кем под буржуйскую пулю пойду.

– Если нужно, то поработайте. Вы же в уголовном сыске.

– Языком работать всякий горазд… – сказал в никуда Куртка.

Арехин чуть склонил голову набок, рассматривая Куртку, потом неторопливо начал:

– Вы, я вижу, родились в семье священника. Но с отцом, разумеется, давно порвали. Еще до революции. Классе в пятом гимназии.

– В четвертом, – поправил Куртка.

– Хорошо, в четвертом. Отринули веру, стали эсером.