Валерий Иванов - Копье Судьбы

«Дальнобойность огнемёта “Flammenwerfer mit Strahlpatrone 41” составляла 30 м».

Огнеметная струя смеси № 19 мягко ударила в истощенное лицо, в обмороженное тело, окутала волной бензиновой вони – тепло стало телу – но на секунду – потом – горячо… невыносимо душно… смертно жарко…

«Я горю! Мама-А-А-А-А-А-А-А-А-А-А-А-А-А-А-А-А-А-А-А-А-А-А-А-А-А!!!!!!!!

… в глаза-глотку-ноздри – пламя! дышать! —

Ах-ах-ах… хы-ы-ы-ы…. легкие обож-Ж-Ж-Ж…

В снег! Сбивай пламя! Все равно не выжить, только мучиться дольше…

В снег! Борись! В снег! Бежать!.. ААААААААА! А! А! А!…

…погасить зажигательную смесь № 19 невозможно – ты окутан напалмовым пламенем – белый снег сияет, качаясь, сквозь погребальные пелены огня…

Засмаливается, ползет, лопается пузырями кожа, трещат волосы, горит подкожный жир, горит мерзлое лицо, горят окоченевшие руки, горят волосы на голове и груди и в паху, горят плечи, горят грудь и спина, горит зад, горят ноги, горят колени и ступни…

ДЫШАТЬ! Дышать… ды…

но вдох невозможен, – захлебнешься! – огнем со смрадом бензина —

ПОДЫШИ-КА ОГНЕМ!

раскаленные пары, обжигая язык, нёбо и гортань,

через бронхи

врываются в легкие —

в кашле и судорогах

расползаются туберкулезные дыры на легочной ткани…

больно это – сгорать живьем

Овчарка из оцепления, мохнатая, с коричнево-рыжими подпалинами на животе и лапах, сорвалась с поводка, нагнала бегущего партизана, вцепилась ему в руку. Немцы загоготали. Горящий Толя Кол кин от рывка упал, принялся кататься по снегу.

Трясущемуся в пароксизме страшного видения Сергею Скворцову через сознание мучительно погибающего Толи Колкина вспомнилось, как люто мерзли они в лесу, особенно по ночам, и мечтали, мечтали об одном – согреться.

Вот, согрелись…

Овчарка часто высовывает обожженный язык, будто подавилась.

Чадно дымясь и горя местами, Толя Колкин встал и побрел, вслепую уже, наугад…

Вторая цепь карателей обошла лазарет с тыла. Горящий человек двигался прямо на низкорослого, скуластого ефрейтора. Автоматическим, отработанным на тренировках движением немец вонзил штык карабина «Mauser Gewehr 98» в живот живого факела.

Истерзанный невыносимой болью горения, пронзенный штыком, в предсмертной муке Сергей Скворцов (нет, нет, – тот, кем он был в 1942 году, Толя Колкин, запомните это имя!) сумел разглядеть сквозь чад пожирающего его пламени лицо врага.

И вот теперь, в 21 веке, они вновь стояли друг против друга, только теперь ситуация перевернулась, и уже Сергей Скворцов самодельным штыком пронзил своего убийцу семидесятилетней давности.

Оба четко различали и узнавали друг друга.

Жертве прозрение далось ценой предсмертной муки. Смерть сдернула покрывало майи с реликтовой памяти. Каратель узнал убитого им партизана. Когда узнавание произошло, жизненный цикл человека по имени Андрей Пакович Чан завершился. Глаза его закатились, он стал падать на спину.

…Пылают жилые домики, лазарет и землянки… гудит на ветру огонь, охвативший большую штабную палатку. Взрыв – это немцы взорвали каменную печь кухни, чтобы партизаны не смогли ее восстановить.

Лающие команды «лог», «вег», «фойя!», остервенелый лай рвущихся на поводках овчарок. Сквозь треск огня не слышно больше криков – их сгорело заживо семнадцать не ходячих больных, которых не смогли забрать с собой отступившие в горы товарищи.

Лагерь сжигали двадцать пять молодых немцев. Судя по адской жестокости их деяний, под касками солдат скрывались рога, под камуфлированной зимней униформой – хвосты, в сапогах – копыта. Но нет – один снял с рано лысеющей головы белую каску, и никаких рогов не обнаружилось на узком черепе в белокурых зализах вспотевших волос.

– Seien Sie vorsichtig, Jungs! Attain alle! Die Guerillas sind bis zum Ende kampfen! (Будьте внимательны, парни! Добивайте всех! Партизаны сражаются до конца!)

– Als Kind wollte ich ein Feuerwehrmann zu sein, wurde aber Flammenwerfer, Ironie des Schicksals (В детстве я мечтал стать пожарником, а стал огнеметчиком. Ирония судьбы…)

– Dann Tinte es, es bewegt sich immer noch… (Тогда гаси этого, он еще шевелится…) Огнеметчик Зигфрид Ройте расстегнул камуфлированные штаны на байковой подкладке и под общий гогот принялся мочиться на чадящий труп парламентера.

– Ja-a… ja-a-a… sehr gut… – по роте карателей прокатился здоровый смех усталых, хорошо сделавших свою работу мужчин.

…Трухлявое древко самодельного копья обломилось. Чан повалился на спину, тряско поплыл по откосу, оставляя под собой бобслейный желоб содранного дерна, переворотом через голову загнал себе в утробу копье и застыл, скособочившись.