Виктория Радионова - Болезнь куклы

– Пацаны! Уходит!

Толстяк Мишаня несся через двор к лавочке, где близнецы Ромыч и Димыч резались в подкидного на щелбаны.

– Уходит! – выкрикнул он чуть ли не в самые уши товарищам.

– Чего орешь-то как обосранный? – веснушчатая мордашка Ромыча скривилась.

– Ага! Сам посидел бы полдня в засаде. Меня комары сожрали.

– Тебя жрать и жрать, – хихикнул Димыч и сделал попытку ткнуть пальцем в круглый бок приятеля.

– Э-э! – пухлый парнишка проворно отпрыгнул.

Несмотря на плотную комплекцию, он был ловок, отлично владел лишь с виду неуклюжим телом, а насмешки прощал только близнецам – они дружили с детского сада. Другие за подобное могли огрести люлей.

– Зассали, так и скажите!

– Сам ты зассал, – Ромыч, игнорируя подначку, сплюнул под лавку. – Козырь!

Наотмашь скинул последнюю карту и потянулся к брату, чтобы поставить щелбан на завешанный рыжими вихрами лоб.

– Ты совсем, да?! – Димыч отвесил по угрожающей руке звонкий шлепок. – Козыри трефы!

– Ты дебил?! Пики! Трефы прошлый кон…

Но карты уже пестрой стаей слетели с лавочки, а за ними, словно два рыжих кота, в песок повалились сцепившиеся братья.

– Придурки! – прошипел Мишка и сердито затопал обратно к деревянному домику, запрятанному в кустах шиповника.

Это был старый флигель с большими окнами. Через них солнце могло бы залить комнаты светом. Но в любое время суток все окна оставались плотно зашторенными. Жила там одинокая женщина. Лет ей можно было дать и сорок, и шестьдесят – таких называют безвозрастными. А для десятилетних парнишек они, конечно же, старухи, бабки – детство не придает значения градациям возраста.

Высокая, худая, сутулая. Зимой – в старомодном пальто, летом – в видавшем виды плаще и неизменно с «вороньим гнездом» на голове, не знающим парикмахерского ухода. Невзрачное лицо спрятано в тени шевелюры. Лишь один акцент и то весьма нелепый – губы в густом слое помады морковного цвета.

Она ни с кем не общалась, торопливо прошмыгивала мимо людей. На приветствия отвечала сухим, щелкающим: «Здрсть!» или молча кивала, глядя в другую сторону.

Ее можно было застать за копанием в мусорном баке, но целью были не бутылки и объедки. С помойки она тащила игрушки: сломанные, надоевшие куклы, истрепанные мягкие зверушки… Ходили слухи, что дом ее завален ими доверху.

Болтали также, что в молодости она была необыкновенно хороша, как куколка, от поклонников не было отбоя, но ни один мужчина не мог вынести жизни в кукольном доме. И она снова и снова оставалась одна.

С наступлением темноты женщина катала вокруг дома детскую коляску. Так из года в год ночами старуха прогуливала своих кукол.

Тема эта будоражила пацанов. Дом тянул к себе, как манит детское любопытство все запретное: поставь на стол вазочку с карамелью, конфеты залежатся, но стоит запереть в буфет…

Каждый день мальчишки строили планы: как заглянуть в дом, посмотреть на игрушки. Но дальше разговоров дело не двигалось, и Мишка твердо решил взять все в свои руки. Сегодня он столько вытерпел, чтоб подкараулить возможность, а эти! Даже вида не сделали, что им интересно. Лишь бы мутузить друг друга. А еще братья! Близнецы! Друзья…

Комок подкатил к горлу, в носу противно защипало. Не надо было вообще их звать, обошелся бы без рыжих дебилов. Так ведь никто потом не поверит…

– Мишань!

– Толстый, подожди!

Крики догоняющих прервали горькие раздумья. На плечо легла рука.

– Чего такой резкий-то? – улыбался Ромыч во весь рот.

Не сговариваясь, полезли через штакетник в палисадник.

– Ромыч, смотри куда встаешь! Тут анютины глазки!

– Глазки… Толстый, ты прям как баба.

– Тихо, пацаны! – шикнул Димыч. – Слышите?

Через открытую форточку доносились звуки фортепиано. Надломленная мелодия. Медленный, словно прихрамывающий из-за внезапных акцентов, танец. Каждый мотив заканчивался высокой, пронзительной нотой, как вскрик от боли.

– Красиво, – неожиданно выдал Ромыч.

– Это Чайковский. «Болезнь куклы», – поморщился Мишка.

– Ты-то, Толстый, почем знаешь?

– Он же в музыкалку записан, – Димыч поддержал приятеля, чтобы подначить брата.

– Да знаю я, угомонись уже, – Ромыч легонько пихнул близнеца и обратился к Мишке: – А кто тогда на пианине играет, если говоришь, что бабка ушла?

– Может, вернулась? – предположил Димыч.

– Не могла она вернуться так скоро! – Пухлые щеки пылали: сами в карты резались, а теперь еще и не верят. – А музыка… Может, телевизор не выключила.