Алекс Лоренц - Собаня

Не-е-е-е-ет, ребятки, туда я сегодня точно не ходок. Добазарюсь с охранником – он меня так на работу пустит, без пропуска. Будет, конечно, быковать, но пустит.

Может, ментов вызвать?

Не, не буду. А то вдруг там ничего нету и меня в дурку упекут?..

Вечер.

После работы двинул в бар с корешем Яриком. Посидели, кружек по шесть пива приговорили. Наконец-то чутка расслабился. Выложил ему все как на духу.

– Должно быть разумное объяснение, – говорит. Язык чутка заплетается. Почесал каштановую бородку. Аккуратная – пипец. У меня такая не получается ни хрена.

– Должно быть, ясный красный, – говорю. – Но нету.

– А не хочешь томограмму мозга сделать? – говорит.

– Чего, пардон?

– Ну, это типа сканирование такое. Покажет, есть у тебя мозговая опухоль или нет. Такая хреновина говенная. Всякие там глюки от нее быть могут.

– Да не глюки это! – почти кричу, допиваю кружку залпом.

На нас люди ажно оборачиваются.

– А давай пойдем посмотрим, че там как, – говорит.

– Не ссышь?

– Если по чесноку, я тебе не верю ни хрена. Не то чтоб я утверждаю, что ты брехло, но… приглючило. Да. Со всяким может, знаешь ли.

– Ладно, пошли.

А бар тот как раз в моем доме, на первом этаже. И вот мы, порядком бухие, вываливаемся, заруливаем в подъезд. Подымаемся на лифте. Подходим к квартире.

Вставляю ключ в верхний замок. Незаперт.

Смотрю в Яриковы пьяные глаза.

– Что? – спрашивает.

– Запирал утром, – говорю. – А теперь незаперто.

– Да не гони ты!

– Не ори на весь этаж, – говорю. – Правда запирал.

– Смотри-ка сюда, – говорит Ярик. Глядит в пол, поправляет чуть съехавшие очки.

Смотрю на плитку. От моей двери к общему балкону тянется слизь с прозеленью. С тонкими красными прожилками. Кровь?

Переглядываемся.

– Открывай, – говорит Ярик тихо.

Аккуратно нажимаю на ручку. Свет из подъезда освещает прихожку.

Все перевернуто: ботинки, тапки, пакеты, обувница. Велик на полу валяется. Зеркало разбито. Шкаф сдвинут. Кругом слизь вонючая. Блестит на стенах, жирно капает с потолка.

– Блин, ну и вонища! – Ярик закрывает нос и рот рукавом пиджака. Кашляет. Морщится.

Запах невыносимый. Тухлая рыба, водоросли гнилые.

В прихожке лежит тощий-претощий трупак. Только по халату и седым волосам понимаю: мымра с верхнего этажа. Теперь что-то наподобие мумии. Как будто высосали досуха. Рот разинут. Глазья пустые. Волосы клочьями в разные стороны.

Из-за угла в подъезде доносится

ХЛЮ-У-У-У-У-У-У-УП

Слышу шаги. Тяжелые. Волочатся.

Ярик вталкивает меня внутрь. Захлопывает дверку, запирает.

– Твою мать, ты куда меня привел?! – Глаза как салатницы.

– Ты сам хотел, – говорю одними губами.

Включаю свет.

На полу в комнате за прихожкой лежит белесая куча. Такие ж личинки, как та, что я летом смыл в раковину после велопрогулки.

– Да что тут на хрен творится?! – истерит Ярик. Прижался спиной к стене. Лицо в поту, мертвенно-бледное, с синевой.

Удар в дверь. Огромное, тяжелое.

Меня трясет. Ярика тоже.

Еще удар.

За дверью хлюпают, слюняво жуют, рыгают…

Удар.

– Дверь выдержит? – спрашивает Ярик.

– Я откуда знаю! – почти ору. – Должна выдержать!

Удар.

Ярик отлипает от стены, медленно приближает лицо к глазку.

Отскакивает.

Теперь я подхожу к двери, смотрю в глазок.

Господи… За что ж это? Что ж за дерьмо-то такое?!

Там, за металлом и обивкой, двадцать сантиметров от меня, стоит ОНО. Расплывчатое, осклизлое, бесформенное. Рот шамкает, похож на пожарное ведро. Из него красные куски выпадают. Как фарш мясной.

Поворачиваю голову к Ярику. Он сполз на пол, свернулся в позу эмбриона, зубами в колено вцепился.

– Не ссы, у меня второй этаж, – говорю. – Если что, в окно сиганем.

Он в ответ только мямлит – ни слова не разобрать.

Грохот в ванной. Раковина раскололась.

Ярик поворачивает голову на звук.

Мокрые шаги волокутся. ОНО рыгает.

Не вижу, что за углом – там, где ванная. Стою столбом.

Зато Ярик со своего ракурса видит. Глаза совсем безумные стали.

Шаги приближаются.

– Ну что, поворачиваем? Возвращаемся на станцию?

– Это ж долго!

– Долго, не долго, а тут оставаться – околеем. На станции хотя б люди живут.