Алекс Лоренц - Собаня

Из-за двери чулана слева слышалось увлеченное чавканье.

Леонид потянул на себя дверцу, приоткрыл. Заскрипели петли. Скудный дневной свет выхватил из тьмы то, что происходило внутри. Цепи на стене сковывали запястья обнаженного мужчины. Сереженька вынимал из вспоротого брюха пленника волглые красные внутренности, от которых поднимался пар, и с аппетитом, причмокивая, пожирал. Острые зубы с резиновым звуком пронзали ткани, отрывали куски. Брызгала кровь.

Опущенная голова умирающего приподнялась. Исполненные боли и страха глаза с мольбой воззрились на Леню.

Егор.

Карлик прекратил жрать. Замер, но оборачиваться не торопился.

А что если он сейчас кинется НА МЕНЯ?!

Леонид захлопнул дверь, запер щеколдой. Чавканье возобновилось.

Он обратил взгляд к ведьме, что неподвижно сидела на стуле посреди комнаты. Облизнул шершавым языком пересохшие губы.

Может, лучше не геройствовать, а задать стрекача?

– Таня… – пересохшими губами пролепетал он.

Нету больше твоей Тани, дурак! Думаешь, настоящая Таня уцелела бы, сиганув с пятнадцатого этажа?! Да ее бы расшибло в кашу!

Ведьма вскинула голову. Открылось синюшное, покрытое взбухшими венами лицо. Глаза – чернее дегтя. Она разинула пасть до невообразимых размеров. Остальные части лица превратились в едва видное мертвенно-синее обрамление бездонного рта.

Дом сотрясся от рева, в котором сошлись сонмы неистовых октябрьских ветров.

Он не помнил, как покинул дом. Первая осознанная мысль возникла, лишь когда он, скользя по грязи, несся прочь. Решил, что маршрут лучше сменить. Дальше по главной лесной дороге, через несколько километров после поворота на ведьмино урочище, железнодорожная платформа, откуда можно уехать в город электричкой.

Убедившись, что за ним не гонятся, он перешел на шаг. Силы были на исходе: сказались напряжение последних дней, сидячая работа да жирок, наеденный за три года семейной жизни.

Семейная жизнь… Что он ощутит, когда окажется дома? Тоску по Тане, чью душу высосала, а оболочку присвоила себе ведьма из глуши? Вину перед другом, которого он обрек на гибель? Или желание поскорее все забыть?

Как объясняться перед Таниными родителями и полицией, когда исчезновение молодой матери и младенца выплывет наружу? Он не знал ответов.

Смешанный лес растворился в душистом сосняке, а тот, в свою очередь, сменился жиденьким березняком. Серый день катился в черную пропасть ночи.

«Только бы успеть на платформу дотемна», – думал Леонид. Меньше всего ему хотелось пробираться по этим местам ощупью.

Впереди, за изгибом дороги, среди берез что-то мелькнуло. У Лени екнуло сердце. Он остановился. Ноги подкосились от нахлынувшего страха.

Из-за поворота выскочило деревянное колесо и, подскакивая на ухабах, понеслось прямиком на него. Он попытался отклониться, но колесо оказалось ловчее. Высоко подпрыгнуло на кочке, врезалось Леониду в лоб.

Звук – как хлесткий удар кнута.

Перед глазами взорвался фейерверк. Леня опрокинулся на спину.

Он очнулся от пульсирующей боли в раненой руке. Ее кто-то небрежно теребил, словно тряпку.

Попытался приподняться – тщетно: голову будто придавил к земле свинцовый груз. С трудом повернув ее, он увидел, как в кисть вгрызается здоровенный кабан. Бинт растрепался, окрасился свежей кровью.

Зверь заметил, что жертва проснулась. Оставил руку в покое, приблизился. Заглянул в глаза. Фыркнул, выпустил в воздух облако тухлого влажного тепла.

Бодро работая челюстями и похрюкивая, принялся объедать лицо.

Вечер перед первой ночью.

– Что за звуки из ванной?

– Ага, напрягают чутка. Уже часа два их слышу.

– А ты еще вискаря накати – не будешь слышать.

– Сделай что-нибудь. Ты же хозяин.

– Если б мог, сделал бы. Походу, слив забился. А разбирать – тот еще гемор.

– И как ты так живешь? Невыносимо же.

– Это он сейчас че-т разошелся. Раньше не так громко было.

– Оборзевший хлюпик.

– Тоже выпить хочет. Давайте ему глинтвейна горяченького вольем!

Словно в ответ, из ванной донесся звук, похожий на слоновью отрыжку.

– Если пару минут подержать кран открытым, оно прекращается.

– Ты его почаще пои водичкой.

– Вот именно. Пусть водицу хлебает. Хрен ему на нос, а не глинтвейна…

После ухода гостей. Ночь.

Пьянки по воскресеньям – абсолютное зло. Нет ничего кайфовей и нет ничего паскудней. Вроде выпил – и хорошо. Но завтра ведь понедельник, хренова работа. Не проспишься толком. Трудовые подвиги зовут, типа того, а ты похож на половую тряпку. И чувствуешь себя аналогично.