Сергей Сироткин - Путь. Часть 3. Последняя мысль

– Я был уверен, что мы сможем одолеть врага! – громко заявил сотник, продолжая смотреть вперёд, не моргая.

– То есть тебе, сотнику, видней, чем трибуну, когда наступать, а когда отступать, – рассуждал командир легиона, медленно расхаживая из стороны в сторону перед Титом. – Ты ведь самый умный, смелый, достойный воин империи, и должен быть на моём месте, а мне, по твоему разумению, остаётся возглавить жалкие остатки сотни, так как практически всё вверенное тебе империей подразделение погибло. Я правильно тебя понял? – тихим, вкрадчивым голосом спросил трибун.

– Никак нет! – чётко ответил Тит.

– А как тогда?! – остановился трибун возле Тита и, приблизившись, спросил его на ухо громким голосом.

– Не знаю, – голос сотника дрогнул.

– Вот, по причине того, что не знаешь, ты – сотник, а я – трибун. И на рассвете ты будешь казнён за нарушение дисциплины. Пятьдесят плетей!

На лице Клавдия проскользнула лёгкая улыбка, которую он немедленно сдержал, дабы никто не заметил его злорадства.

Пятьдесят плетей – серьёзное наказание. Никто не выдерживал и двадцати, а значит, большую часть ударов получит бездыханное тело сотника, и наказание будет представлять собой не столько казнь, сколько измывательство над трупом воина, нарушившим дисциплину в назидание остальным легионерам. Затем голову казнённого отрубят, насадят на копьё, и она ещё какое-то время, пока её череп не отполируют птицы и насекомые, послужит напоминанием о неотвратимости наказания за неисполнение приказов командира.

– Мы, конечно, не одержали сегодня победу, – продолжил неожиданно для всех присутствующих трибун, снова расхаживая из стороны в сторону. – Но по невероятному стечению обстоятельств не потерпели и поражения. И это благодаря тебе, сотник, – командир остановился и посмотрел на Тита. – Потому двадцать пять плетей, и тебе не отрубят голову после порки! Если выживешь после двадцати пяти ударов, будешь жить. Пусть решают твою судьбу боги, – трибун словно снимал с себя ответственность перед богами за возможную смерть Тита, которого многие считали слугой самой Тьмы. И даже допускал мысль, что именно благодаря Тьме, благоволящей сотнику, легиону удалось сегодня избежать очевидного поражения. – Если выживешь, легионеров твоей сотни не обезглавят, но ты вместе с ними будешь сослан в мрачные земли. Слышал о них?

– Да, трибун, – еле вымолвил Тит, впадая в лёгкую растерянность, так как ссылка в эти земли была для него худшим из наказаний. Но мысль о том, что он может спасти жизни своих собратьев, если выживет, несколько воодушевила сотника, не дав осознать в полной мере новость о неизбежной ссылке и впасть в уныние.

Правда, всё это воодушевление быстро растаяло, ведь сотника битвы больше не ждали. А предстояла только мрачная, рутинная служба имперскому наместнику, которая заключалась в постоянной охране его виллы, разгонах бунтующей, вечно недовольной толпы и надзоре за порядком в этой толпе, что состояла из безбожников, оборванцев и прохиндеев. И это при том, если Титу удастся выдержать двадцать пять ударов плетью.

Постепенно осознавая приговор трибуна, Тит всё-таки опустил голову не в силах смириться с жалким уделом, безысходно маячащим в недалёком будущем, лежащим через неимоверно жуткое истязание плоти. Погрузившись в безутешность и обречённость будущего, сотник, казалось, перестал дышать. В его душе что-то надломилось, превращая окружающий осужденного легионера мир в безрадостную, бесцветную обыденность, с которой было теперь вовсе не жаль расстаться в случае весьма вероятной смерти во время жестокого наказания.

– Объявите о моём решении легиону, – вернувшись на своё ложе, отдал приказ трибун, будучи уверенным, что сделал сотнику милость, даже не подозревая, что на самом деле убил его мечту, а, следовательно, и самого обладателя этой мечты.

Последних слов трибуна осужденный легионер уже не слышал, а послушно поплёлся за ведущим его обратно в клетку охранником. Сотник вяло шёл сквозь стоящий в полном безмолвии легион, не замечая сочувствующих собратьев, стремительно пропав в безысходности, окутавшей душу великого воина.

Верёвки более руки не резали. Было не холодно и не жарко. Стало безразлично, причём всё. Клетка, на пол которой рухнул сотник, перестала существовать, как и всё прочее, окружающее человека, погружающегося в уныние. Давняя, практически осуществившаяся мечта – быть великим воином империи, исчезла, сгинув, как мимолётный сон, оставив внутри невосполнимую, пустую брешь, принявшуюся медленно поглощать в свою мрачную бездну человеческую сущность. И причиной такого исхода было сладостное, трепещущее и занимающее всю душу тщеславие.