Евгений Ермошко - Книга Петра

Так закончились его школьные дни, после чего начались суровые натянутые армейские будни. Потом были горячие точки, куда без раздумий он записывался сам, как будто слепо доказывал самому себе, что та клятва была дана не впустую. Годы брали свое, и вскоре он встретил девушку. Затем была свадьба, ребенок и немного счастья среди подгузников и мокрых пеленок. Хотя продолжалось все это недолго. Когда он все же решил остановиться и прекратить ходить по лезвию судьбы, отказавшись от командировок, сложив оружие и подписав рапорт на увольнение, его ждали дома раскиданные банки от коктейлей, разбросанная мужская и женская одежда, нелепые извинения и плач сына. И снова все разрушилось в один миг, словно все, что он строил годами, было ветхим карточным домиком. Опять он остался один, вместе с убитым, мрачным и тоскливым миром, который словно годами ждал его возвращения.

И вот спустя столько лет он стоял на той же злополучной крыше и смотрел на то, как всего за пару часов некогда солнечная, немного прохладная майская погода сменилась на дождливую и ветреную, со шквальными порывами. Дребезжащий металлический звук от оторванной крыши соседнего дома эхом прошелся по всей улице, утопая в звуках проливного дождя. Ким жадно наблюдал за тем, как металлический лист несется по касательной вниз и как он хладнокровно прорезает воду. Для любого другого человека это, конечно, было бы предупреждением о том, что надо бежать отсюда, и бежать что есть силы. Но он стоял.

Сначала он почувствовал, будто он соломинка в бурлящем море, а после – пустоту под ногами. Затем все перевернулось…

Петр

Чтобы попасть внутрь хижины, нам пришлось простоять под проливным дождем еще не меньше получаса, пока за деревянной дверью обветшавшего дома не пропал последний человек предыдущей группы, после чего наш водитель скомандовал нам построиться в ряд и заходить по трое. Вскоре очередь дошла и до меня. Приоткрыв громоздкую дверь, я оказался в просторном помещении, внутри которого не было ничего, кроме трех столов с сидящими в военной форме прапорщиками. Все они скрупулезно заполняли свои журналы и с усталостью осматривали прибывших. За центральным столом в деревянном полу зияла большая дыра, в которой виднелось начало лестницы, спускающейся глубоко вниз.

Прапорщик с довольно крупным подбородком и не менее внушительными щеками коротко записал мои данные, после чего передал мне пропуск и анкету, указав, что ее я должен заполнить позже. На пропуске я разглядел свою фамилию и находящийся под ней номер комнаты – 385. В анкете же мне надо было указать все свои заболевания, группу крови и даже профессию, что мне показалось совсем не нужным, потому как все это я считал пережитками бюрократии и не мыслил, что могу задержаться здесь настолько, что они смогли бы кому-то понадобиться.

Дальше мне предстояло спускаться по сырой каменной лестнице, тянущейся далеко вглубь серого, местами еще недоделанного бункера, с уходящими куда-то ответвлениями и развилками прохладных сырых коридоров, с продрогшими людьми, укутанными в одеяла. Когда же, минуя все зигзаги и перекрестки, следуя белым выделяющимся стрелкам на стене, мне все же удалось добраться до заветной комнаты, я поразился всей масштабности данного сооружения, хотя и видел лишь самую малую его часть. Сбросив с себя мокрую одежду и закутавшись полностью в сухое одеяло, я занял свое койко-место на нижнем ярусе и начал ждать, сам не знаю чего.

Комната была небольших размеров и скорее напоминала маленькую каморку на четыре места, с двумя двухъярусными кроватями по бокам. Отсутствие дверей здесь я мог объяснить лишь скоропостижностью данной постройки или отсутствием бюджета на столь затратное мероприятие, на которое, наверное, не пожалел бы денег только Энвер Ходжа при своем правлении в Албании.

Мои соседи не заставили себя долго ждать, и вскоре все места были заняты. Двое из них мне сразу не понравились из-за явной деградации интеллекта и отвратительного уголовного жаргона. Одетые в толстовки и спортивные штаны малоприятные детины, с татуировками и неухоженной внешностью, рассеивали запах перегара в тесной комнатушке, не смущаясь выражаться при этом непристойными выражениями. Другой же парень, заполнивший нашу каморку последним, напротив, сидел в очках и держался особняком, стараясь не обращать на все их выходки никого внимания, но все же краем глаза я смог подметить, что, смотря через очки, он как будто оценивал всех нас, наблюдая и делая выводы.