Татьяна Иванько - Байкал. Книга 6

Что будет с ним, я не думала. Потому что иначе я не вышла бы за порог. Конечно, будет страдать. После будет проклинать меня, потом умолять вернуться. Но затем успокоится. Он мужчина, рассудка в нём больше, чем в женщине, он учёный, его ум привык работать, и теперь, когда я ему не помощница более, это станет получаться у него лучше, чем прежде. Перестанет мучить себя пережжённым чувством ко мне, освободится, и жизнь и душа его осветятся, задышат. Так что нет, Огню станет скоро легче без меня. Я давно была как нарыв в его душе, теперь он вскрыт и опустошен, и он начнёт исцеляться…

И всё же сердце моё рвалось на части. Как я теперь буду без него? Я же не могу без него!

Не могу без него!

Не могу без него!

Самолёт завертело и понесло к земле, вращая всё быстрее. Ещё немного и я спиралью врежусь в землю… И пусть… если нельзя быть с Огнем, пусть.

Пусть…

Арик проспал трое суток. Солнце вставало, заходило, снова вставало и опять падало за вершины скал. Я несколько раз будил его, заставляя хотя бы попить воды, но он не в силах был полностью пробудиться, снова погружался в своё забытьё. За это время я вынужден был как-то питаться, а значит доить их коз, собирать яйца от куриц, не так-то это просто, когда непривычен к таким делам, и самому себе готовить. Но это пошло мне на пользу, за три дня я научился жарить омлет, и даже печь лепёшки, смешав муку и молоко. В первый раз поучились твёрдыми, во второй уже лучше, а в третий и вовсе вполне удобоваримыми. Так что мне в чём-то на пользу пошло моё бдение над Ариком. А потом я нашёл у них туеса с мёдом, и жизнь вовсе наладилась.

Все эти дни, подходя к постели, я невольно разглядывал нечистое бельё, удивляясь, потому что знал, до чего чистоплотны оба, и Арик, и Аяя, не терпели никогда ни заношенных одежд, ни тем паче постели. Но потом я разглядел, что постель нет просто несвежая, на ней множество следов, и я быстро понял их происхождение. То были следы семени и… крови. Почему кровь? Она не была накапана и не натекла из ран, иначе я сразу понял бы, что это, но нет, она лишь тонко размазана по поверхности простыней и покрывал, как было бы, если бы сочащиеся кровью ссадины скользили и тёрлись вновь и вновь о все эти льны…

Когда я рассмотрел это всё, в моём мозгу стала складываться картина и чем яснее она становилась, тем страшнее становились мои мысли об Арике. В неё же уложились и сдвинутые и открытые сундуки и дверь в кладовую, и разбросанные вещи, и не только потому, что Арик, возможно, метался по дому в поисках Аяи, но потому что она спешно собиралась бежать… Теперь я дожидался пока он проснётся, исполненный уже иного духа, я хотел взглянуть в его глаза и спросить, правильно ли я догадался. Он не сможет солгать мне. И если я не ошибся, если… Я не хотел додумывать, что будет, если то, что само рисуется при виде всего этого безобразия в его доме, что я захочу сделать с ним. Я ждал его побуждения…

Наконец утром четвёртых суток он проснулся. Он поднялся на ноги, свалив покрывало на пол, не замечая этого, прошёл к выходу. Он разбудил меня этим, и я встал с лавки, где спал все эти дни, и тоже вышел на двор, как и он, умыться и справить нужду, благо, нужников у них было несколько, ведь мы некогда жили здесь немаленькой компанией. Арик сбросил одежду и в несколько прыжков был на берегу озера, куда и бросился. Долго пробыл под водой, потом медленно плавал, надолго погружая голову в воду. Наконец, он вышел на берег, я как раз дошёл сюда, к этому моменту. У него на теле видны были поджившие следы, которые только подтвердили мои догадки о том, что произошло здесь: царапины на груди и плечах, потёртые колени…

Он поднял руки к волосам, отжал их, свернув жгутом и сел на камень на берегу, не спеша одеваться, и не глядя на меня. На его гладкой коже сверкали капли воды, словно слёзы. Удивительно, до чего гладкая у него кожа, никаких лишних волос, только под мышками да возле уда…

– Ты изнасиловал её? – спросил я.

Арик дрогнул мышцами над лопатками, но так и не встал и не разогнулся, продолжая сидеть так, опираясь локтями о колени и уткнув подбородок в кулаки.

– Я насиловал её все двести лет, что прошли, почти кажный день… И ей это нравилось! И я продолжал. Потому что ненавидел и любил, как не любил ничто, даже жизнь… – негромко и страшно ответил он, спустя так много времени, что капли на его теле начали исчезать, высыхая.

Я не выдержал и, подскочив, схватил его за волосы на затылке, отклонив голову к спине, чтобы взглянуть в лицо.