Максим Кабир - Мухи

— Не я бью! Господь бьет!

Один за другим соседи прошли мимо подсудимого и хлестали ветками.

— Убирайся в Лелей-гору, окаянный!

Рыжий мазнул смолой по лбу мертвеца и отпрянул, испугавшись содеянного и того, как пуще прежнего загорелись внимательные зрачки. Потом с подсудимого содрали погребальные одежи, обнажив стыд, облачили в женскую рубаху и бросили за плетень. Так он и лежал среди чахлой травы.

Соседи покинули судилище. Долго рыжий не мог смыть деготь с пальцев. А на следующий день снег прекратился и облака развеялись.

Кабаре «Бродячая собака» плавало, как в тумане, в табачном дыму. Под подошвами половых хрустели опилки. На сцене выступал знаменитый футурист Давид Бурлюк. Была суббота, полуподвал заполнили чудаковатые набриолиненные господа в цилиндрах и регатах и томные дамы в коленкоровых платьях, посасывающие мундштуки. Прошел и скрылся за дымовой завесой Осип Мандельштам. Одноглазый Бурлюк с намалеванной на щеке кошкой декламировал до хрипа:

— О, ночь! О, бездна лун! Дрожащий плоский лгун! Над мостовой — зимы больной колдун. Свистун, вещун, плясун… Угрюмый, хитрый, злой…

Публика жидко аплодировала. Дамы высматривали Маяковского. За дальним столиком сидели двое: художник и девушка, которая именовала себя «Незнакомкой».

— Я проклят, — сказал Виктор Гродт. Он опустошил стакан и снова нацедил из штофа. — Я говорил тебе?

— Пятый раз за полчаса, — ответила спутница. Она смутно знала, что Гродт иллюстратор, рисует чертей и морских гадов.

— Я дьяволу душу продал, — пьяно оповестил художник. Черная прядь упала на бровь.

— Люциферу?

— Баал-Зебубу. — Он закашлял, и девушка отодвинулась от стола. — Если я в дом ворочусь, он меня кокнет.

— Так не возвращайся, — безразлично сказала девушка.

Гродт хохотнул горько. Дернул за накрахмаленный ворот.

— Он заставит! У него все на счету! Все на карандаше! Дьявол — это солнце. А мы планеты. Носимся по орбитам круг за кругом. И орбиты — это наш ад.

Художник встал, разливая водку, поплелся к выходу. Официанты пихали его, девицы косились брезгливо. Гродт хромал по улочкам, мимо смердящих помойных ям, экипажей, фонарей, по брусчатке, по набережной и не смахивал жирную муху, гнездящуюся на переносице. Он думал, что все это уже было, что он тысячи раз шел вот так, снова и снова возвращаясь домой.

В годы Гражданской войны в Водопое часто пропадали люди. Как трое беглых повстанцев, что нашли за бурыми кирпичными стенами вечное убежище. Григорий Ганин, его сестра Лариса и дезертир Маклок. Пришедшие наутро красноармейцы никого не обнаружили среди мусора и разломанной мебели. Лишь комиссару почудился смех. Смеялось, щелкая клювом, чучело вальдшнепа. Кавалеристский сапог топнул, расплющивая хохочущую дрянь из перьев и ваты. Комиссар перекрестился и приказал идти на север, а дом провожал всадников окуляром чердачной линзы.

Бух! — хлопнула форточка. Дождь воришкой пробрался в окно. Забили крыльями занавески. Капли рикошетили от подоконника.

После разговора с Сашей в голову Георгия Анатольевича вклинилась странная идея. Он отдавал себе отчет в том, что идея ничем не подтверждена. Бездоказательные догадки. Ненаучные. Сродни беллетристике. И все же…

Что, если Махонин, веривший в колдовство и прочую белиберду, не случайно выбрал место под строительство дома? Что, если он владел информацией, согласно которой здесь когда-то находилось гноище? Могильник для заложных покойников?

Саша, сама того не подозревая, напомнила историку о странных рассказах Галины. Бедной Галины с ее повторяющимися кошмарами. Соседка проговорилась однажды, что видит во сне, как земля отторгает кости и черепа. Видит подвал, кишащий мертвецами. Чем не жертвы языческого культа? Костница под убогим домом. Вот вам и «Salve».

Галина боялась их предводителя, Кучера. Он всегда оставался в тени. Он был шепотом на периферии снов.

«Кучер, — размышлял Георгий Анатольевич, — тот, кто погоняет грешниками?»

Дом заскрипел под натиском урагана.

— Хватит! — приказал себе пожилой историк. — Так я и до вампиров с оборотнями доберусь.

Галина была прекрасным собеседником, встреться они раньше, и Георгий Анатольевич почел бы за честь пригласить ее под венец. Но возраст играет с нашим разумом невеселые шутки. Кому как не прикованному к коляске старику знать об этом?

Под батареей уже натекла лужа. Георгий Анатольевич въехал на кухню, зацокал языком. Форточка моталась в петлях. Он подкатил к окну. Двор превратился в болото, продолжение Змийки. Ливень разъедал почву, она пузырилась, змеилась ручейками. У турника, едва различимого сейчас, была припаркована «мазда».