Энди Дэвидсон - Дочь лодочника [litres]

Мальчик нарисовал пламя, рвущееся с крыльца и из окон, из-под стрехи, а наверху шпиля – ярко-красный крест.

«Это наш проповедник. Он очень хороший».

Изначально на картинке был изображен улыбающийся мужчина в черной рубашке и белом пасторском воротничке. На голове священника с аккуратно причесанными каштановыми волосами мальчик черным карандашом нарисовал шляпу. И нацарапал графитовую бороду. А на горле – красный порез, наведенный так решительно, что рассек страницу.

Она уронила книгу на землю и встала на ступеньку, чтобы проверить, выдержит ли ее лестница. Взобралась по ней и, оказавшись наверху, на наблюдательном пункте, который помогла ему построить, сразу увидела то, что было нарисовано красным по центру деревянной платформы: стрелку, указывающую на север. Поперек байу, поверх простора низин, она указывала на красную башню, торчащую из-за деревьев, на жуткий крест на ее верхушке, на распятый птичий скелет.

Она вспомнила изодранную страницу, перерезанное горло пастора.

«Нет. Он не мог этого сделать».

Кровь на дереве была еще липкой.

Миранда посмотрела на воду, но барки нигде не заметила.

Нога и бок не позволяли ей двигаться быстро, но она спустилась по лестнице и направилась к берегу, где оставила барку среди кипарисов накануне ночью. Нашла следы, еще кровь, увидела борозды на земле и поникшие травинки там, где он спустил свое судно.

Она взбежала обратно по хребту, через овраг, через чащу, мимо обломков лачуги, где старая Искра лежала в своих погребальных лозах, а куры бегали рядом с ее усеянной волдырями головой. Она сбежала по холму и через лес на причал, где была пришвартована лодка, которая привела ее отца к гибели. Она вытеснила из головы все мысли о скорби и отчаянии, оставив лишь одно – лицо мальчика, грубое, неправильной формы, лицо, которое она любила больше всех. Это было единственное волшебство, которым она владела в своей жизни.

С Грейс на руках Тейя вышла из «дома-ружья» к железным воротам. И встала, уставившись на гравийную дорогу, будто заглядывая в глотку мира, готового проглотить ее целиком. Через эту дорогу, за рабицей, стояла без окон Праздничная церковь, точно угрюмое, безмозглое существо.

Она заговорила, но никто, кроме Грейс и ветра, ее не слышал.

– Куда ты, черт возьми, ушел, Джон?

Внутри церкви было тесно, душно и темно. Хоры за кафедрой были завалены псалтырями и пустыми пюпитрами, барабанная установка с бас-барабаном, которую кто-то притащил на санях. Затертые микрофоны и усилители были покрыты толстым слоем пыли. Огромный деревянный крест сорвался со стены и упал в проход, разбросав стулья. Его форма еще виднелась на деревянной панели, будто оттуда сняли картину, провисевшую много лет.

Тейя распахнула передние двери, чтобы впустить свет и воздух, и села на складной металлический стул у задней стены. Она долго просидела так в затхлой тишине, держа Грейс в руках, будто противовес.

Она пристально посмотрела на место, где отсутствовал крест.

«Если бы я молилась тебе, – думала она, – о чем бы я попросила? Обо всем, о чем просила раньше? Узнать, куда его забрали? Где мой Джон?»

Во мраке дальнего конца зала, по обе стороны от алтаря, были приоткрыты двойные двери. Джон рассказывал ей о времени, когда в эти двери заходили пропащие отроки Билли и Лены Коттон, службу за службой, одни в слезах, другие с облегчением, все с опущенными головами от осознания того, что потратили свои жизни впустую. Тощие мальчики и девочки с круглыми животами, у всех на руках – следы от иголок. Там, в комнате без окон, они совершали исповеди, чтобы выйти со священным замыслом на голодных лицах.

Когда сам Эйвери еще был верующим, он носил жилетку, полированные туфли, полосатый галстук и прическу, похожую на львиную гриву. Однажды, под кайфом, он показал ей фотографию. Они посмеялись над ней и занялись любовью.

С ее лба упала капля пота. Она вытерла его рукой.

«Я никогда не искала твоей веры. Я хотела только его».

Она пришла в Воскресный дом как беглая наркоманка, которую карлик достал из груды картонных коробок на Бич-стрит в Тексаркане. Два года на улице, голодная, с выпадающими волосами. Ни родных, достойных упоминания, ни кого-либо, кто бы ее любил. Кроме Джона Эйвери. Прежде чем он узнал ее, прежде чем полюбил, она была чуть ли не мешком с костями, зияющей раной нужды. И возможно, она тоже его полюбила, еще в тот миг, когда их руки соприкоснулись и она почувствовала его силу. Когда они вместе пришли в убежище в трех кварталах, ее там накормили, помыли, одели и предоставили бетонную комнату с матрацем и уткой, а также средства, чтобы излечить себя. Долгие ночи пронзительных видений, в поту, срывая ногтями плоть, под луной, светящей серпом смерти за узким окошком. Когда все закончилось и дверь открылась, за ней стоял Джон Эйвери.