Робертсон Дэвис - Чародей [litres]

– Значит, вы не боялись идти на войну? – Эсме не собьешь. Она современная девушка и упорно демонстрирует стойкость даже в ущерб человечности.

– Напротив, дорогая. Расследовать обстоятельства смерти – работа грязная, но подставляться под случай погибнуть самому – страшно. А война и есть такой случай. И мне было страшно.

– Но вы все равно пошли.

– Я мог бы рассказать, как трудно было не пойти, но вряд ли слова дадут адекватное представление. Общественное мнение разительно переменилось с тысяча девятьсот тридцать девятого года до наших дней. Отвращение к войне сегодня сильнее, я полагаю, чем когда-либо в истории человечества. Однако я не удивлюсь, если, стоит только начаться войне, все антивоенные разговоры затихнут, а верх возьмут древние инстинкты – «свои против чужих», «убей чужака», «найди врага и покажи ему, где раки зимуют». В тысяча девятьсот тридцать девятом году у людей все еще хранился в зобу большой кусок патриотизма. Для молодого мужчины, чтобы не пойти на войну, требовалась храбрость едва ли не бо́льшая, чем для того, чтобы пойти.

Я разговорился и, вероятно, накладывал краски чуть щедрее, преувеличивая собственные чувства. Но я хотел увести Эсме от Святого Айдана и Дам, и мне это удалось.

Впрочем, я все равно не открыл ни Эсме, ни кому другому подлинную причину, по которой стал военврачом в Королевской канадской армии. Я сделал это для того, чтобы убраться подальше от матери, точнее – от судьбы, которую она мне уготовила и в которой видела исключительно благо для меня лично и для всего человечества. И конечно, для нее самой. Доктор Огг умер, и мать хотела, чтобы я стал врачом в Карауле Сиу.

Отец скончался, когда я был на третьем курсе медицинской школы, – серный колчедан стал наводить на него смертную тоску, а пневмония его доконала. После его смерти матери было одиноко; я помогал ей как мог и даже предложил переехать в Торонто, хотя, Бог свидетель, надеялся, что она не поедет. Караул Сиу слишком долго был ее домом, и перемена обстановки могла пойти во вред. Мать не понимала, почему я не хватаюсь руками и ногами за возможность учредить по-настоящему современную медицинскую практику – может быть, даже небольшую клинику – в местах, где в радиусе пятидесяти миль нет ни одного врача. Стартовый капитал нашелся бы. Наследство, оставленное отцом, оказалось гораздо больше, чем я предполагал, и мать, единственная наследница, была готова открыть и обставить клинику с размахом. Но я не хотел. Мною двигали сильные, но не до конца осознаваемые резоны. Я восхищался матерью и в своем роде любил ее, но не хотел сидеть прикованным к ее юбке. Если мое желание сбудется и я и впрямь женюсь на Нюэле, как я увезу ее в глушь? Нюэла твердо решила стать гинекологом и успешно шла к цели. Я собирался найти более интересную работу, чем в полиции и в судмедэкспертизе, но еще не решил, в каком направлении хочу двигаться. Мне было непросто объяснить это матери; притом я старался быть тактичным, в то время как она такой необходимости не испытывала.

– Если эта девушка подлинно предана медицине, она должна видеть, какой ценной будет для нее практика там, где нет врачей и где люди, особенно в резервации, вообще не получают никакой медицинской помощи.

Разумеется, Нюэла увидит; но это не значило, что она согласится. Очень легко планировать самопожертвование других людей ради благородной цели. И я не мог ожидать от матери, что она поймет: молодой врач после примерно десяти лет тяжких трудов хочет оставаться там, где есть деньги, а не только подлинная нужда во врачах. И это желание не значит, что молодой врач жадина или эгоист – во всяком случае не больше, чем население в среднем. Не каждый стремится стать святым.

Но Эсме и вообще кому угодно необязательно об этом знать, и я просто сказал, что пошел на фронт, потому что все шли.

Я понятия не имел, что меня ждет. Первые несколько недель моя жизнь складывалась намного приятнее, чем я ожидал. Как врачу мне сразу дали звание старшего лейтенанта и отправили в лагерь Борден для обучения азам военного дела.

Шесть недель я трудился, учась читать карту, маршировать в ногу и выполнять ружейные приемы без винтовки, поскольку врачам не полагалось носить винтовку и стрелять из нее; впрочем, разрешалось личное оружие для самообороны. Я научился выглядеть как военный (в пределах разумного, так как никогда не был молодцеват), отдавать честь, а также знать, кому ее отдавать и что делать, когда тебе самому отдают честь нижестоящие. Непривычный подвижный образ жизни на свежем воздухе привел меня в хорошую форму и пробудил зверский аппетит даже к той ужасной еде, которой нас кормили. Позже я выяснил, что лагерный повар держал ресторан в соседнем городе и большая часть лучших продуктов, предназначавшихся для нас, уходила туда. На войне процветает мошенничество всех сортов, в самых неожиданных местах. Бегло познакомив с военным делом, меня произвели в капитаны и отправили в воинскую часть в восточном Онтарио, еще дальше Солтертона, в незнакомые мне места.