Робертсон Дэвис - Чародей [litres]

– Прогресс не остановить.

– Вы хотите сказать, что ход времени не остановить. Не сказал бы, что я целиком и полностью верю в прогресс. Цивилизации прошлого неплохо справлялись, используя некие эквиваленты ваших воскресений. Любовь к искусству и покровительство искусства – надо полагать, я об этом говорю. Но я неучтив. Музыка – это еще не все искусство. Как продвигается ваша работа?

– Вы имеете в виду мой конвейер по производству бронзовых подобий разных ничтожеств для конференц-залов? Или вы вспомнили славные дни, когда я работала скульптором по маслу?

Именно в этот момент появилась Чипс с чайным подносом.

– Милая Эм немножко приуныла, но, если правду сказать, дела у нее идут просто отлично.

– О да, у меня целый список президентов и председателей на очереди, если ты об этом.

– Милая, я все время тебе напоминаю, что великие художники эпохи Возрождения тоже изображали президентов и председателей в огромном количестве, только тогда они назывались папами и князьями.

– Да, но у пап и князей был стиль и часто – благородное безобразие. Всякие шишки и крючковатые носы. А у этих банкиров и брокеров нет ни стиля, ни лица. В этой проклятой стране вообще ни у кого нет лиц!

– Нет, зато они исправно платят, чего нельзя было сказать о папах и князьях. Забудь про шишки и крючковатые носы и радуйся прекрасным деньгам.

Они продолжали препираться чрезвычайно нелепо, и я вспомнил о своей собственной тяге к коронованным особам и светским красавицам. Наконец Эмили не вынесла рассудительности, которую Чипс, не удержавшись от соблазна, стала ей внушать.

– Ради бога, заткнись! – закричала Эмили и выбежала с рыданиями.

– Бедняжка, она чуточку приуныла, – сказала Чипс. И тоже разрыдалась, а она, в отличие от Эмили, не умела плакать красиво. – О боже, как бы мне хотелось привести ее к тебе!

Я понял, что пора уходить, и ушел. Но когда я уже был на пороге, Чипс спросила мне вслед:

– Ты ничего странного не заметил во дворе?

– Странного?

– Да, несообразного. Я довольно-таки уверена в том, что видела. Ты держи глаза открытыми.

И действительно, стоило мне отойти на шаг от их парадной двери, как я понял, о чем шла речь.

АНАТ. Все время, пока мы беседовали, Эмили лежала – вероятно, точнее будет сказать «возлежала» – на диване, и это напомнило мне о многочисленных литературных героинях, проводивших в таком положении большую часть своей жизни. Почему? Чем они хворали? Если человек лежит в кровати, возможно, он по-настоящему болен; но если женщина принимает гостей, лежа на диване, это свидетельствует о чем-то другом – возможно, о неком хроническом недомогании. Что же это могло быть?

Я вспомнил синьору Маделину Нерони, так замечательно выведенную в «Барчестерских башнях». Троллоп называет ее красоту совершенной и с особенным энтузиазмом восхищается ее «бюстом» – стыдливое викторианское обозначение груди. Где бы она ни появилась, она становится предметом восхищения, и самые разные мужчины находят ее неотразимой. Но она проводит свою жизнь в полулежачем положении, а когда ездит с визитами, брат выносит ее из кареты и немедленно размещает на ближайшем или наиболее стратегически расположенном диване. Что же не так с синьорой?

Она, конечно, экзотическое создание для дочери английского священника, даже богатого; но мы знаем, что она была замужем за неким Пауло Нерони, итальянцем, капитаном папской гвардии, и что он обращался с ней жестоко. Отсюда жизнь лежа.

Как врач я этому не верю. Женщины, которых избивали мужья (и женщины, упавшие при подъеме на развалины, как случилось с синьорой, по ее собственным словам), не могут сохранить идеальную красоту. Вот какие сведения о ней, по моему мнению, объясняют загадку: она родила, и автор намекает, что ребенок был незаконным; она узаконила дитя при помощи опрометчивого брака. (Она именовала дочь «последним отпрыском императоров», что было чрезвычайным преувеличением.) Моя догадка состоит в том, что роды принимал какой-нибудь коновал и у синьоры произошло повреждение, распространенное в те времена, – образовался свищ мочевого пузыря, разрыв родовых путей, через который моча просачивается во влагалище. Это означало, что страдалица должна все время носить нечто вроде памперса и не может вести нормальную жизнь. Отсюда инвалидность и жизнь на диване. Такое повреждение считалось неизлечимым почти до конца XIX века; а так как его не обсуждали вслух, им объясняется множество случаев загадочной хрупкости здоровья у женщин.