Робертсон Дэвис - Чародей [litres]

Разговаривать с Пруденс Визард об ананке бесполезно; судьба вряд ли убьет Пруденс посредством этой загадочной болезни. Пруденс – страдалица; именно таково значение латинского слова «пациент», о чем мне ежедневно напоминают. И ее страдания не поддаются никаким известным мне средствам. Может быть, эта боль в каком-то смысле дополняет ее характер? Ведь характер лежит глубже той области, которой занимается психосоматическая медицина, и именно он содержит ключ к излечению или дает силы мужественно переносить болезнь. Миссис Визард не очень мужественна; она, конечно, переносит болезнь, но при этом висит тяжким бременем на своем несчастном муже и последнем из сыновей, еще живущем дома.

У кого сильный характер? Кто пережил большое несчастье и поднялся над ним? Кристофферсон, конечно.

Ее история коротка. Медсестру-датчанку во время войны бросало по всему театру военных действий Европы, из одного госпиталя в другой, так что она никогда не знала, где в точности находится. Однажды темной ночью на фронте ее подстерегли четыре солдата армии союзников (молю Бога, чтобы это были не канадцы!) и изнасиловали. Кристофферсон выросла в образованной семье и из «Кандида» Вольтера знала, что изнасилование необязательно кончается смертью. Она поспешила принять меры предосторожности, чтобы предотвратить зачатие, но опоздала. Она решила родить этого ребенка (из моральных соображений). Она родила – после тяжелейших испытаний в оккупированной Франции, – но ребенок оказался гидроцефалом, и врачи заявили, что долго он не проживет. Однако назло медицинской мудрости ребенок не умер, более того, живет до сих пор – в больнице для таких детей, в Дании, и Кристофферсон его содержит.

Мне удалось немного помочь ей – как в медицинском плане, так и в финансовом, – и именно я посоветовал ей начать новую жизнь в Канаде. Она послушалась моего совета. Я снова нашел ее и был рад возможности работать с ней вместе. Я считал ее одной из своих пациентов, жертвой «дружественного огня», и лечил так же, как когда-то пациентов в отделении J, только использовал поэзию сортом выше. Сейчас она имеет скромный доход, ни от кого не зависит; у нее разносторонние интересы, но мужчины в их список не входят. Она свирепо верна мне, за что я очень благодарен. Она также ходит к Святому Айдану – поскольку была воспитана в Высокой лютеранской церкви и обычаи Святого Айдана кажутся ей менее странными, чем многим англиканам. Она – один из примеров моего успеха; и если бы не моя длительная связь с Нюэлой, я мог бы взглянуть на Кристофферсон другими глазами. Или нет? Не думаю, что она ответила бы мне таким же взглядом.

Любовную связь труднее поддерживать в течение долгого времени, чем брак. В браке люди бывают попеременно то любовниками, то друзьями или из любовников со временем безболезненно превращаются в друзей, а вот в любовной связи приходится все время делать вид, что нас по-прежнему страстно влечет друг к другу; во всяком случае, мне так кажется, и Нюэла этого пока не опровергла. Конечно, мы уже перешли в стадию отношений, когда дружба сильнее любви; но провести границу между дружбой и любовью гораздо труднее, чем отличить яблоки от апельсинов. Мы с Нюэлой – как старый император Франц-Иосиф и его Кати Шратт: важны на самом деле обмен советами, сплетни за чаем, взаимная поддержка, хотя и постель тоже имеет значение. Эти союзы держатся не на конвульсиях страсти, а на том, что каждый из партнеров знает, что и как думает другой. Конвульсии страсти, если честно, могут надоесть, если двоих больше ничего не связывает. В настоящем союзе секс становится еще одним из видов приятной беседы, песней без слов, встречей, которой не нужны оправдания или какие-то особые соображения.

Но Нюэла уже немолода, и я тоже. Я понял это внезапно, однажды, когда она привезла своего сына Коннора в Торонто поступать в Колборн-колледж. Ему было тринадцать лет, четырнадцатый, и, увидев его с матерью, я увидел его мать в совершенно другом свете. Она была так же прекрасна, как всегда, – во всяком случае, мне так казалось, – но я понимал также, что в глазах юного Коннора она не красивая женщина, а презентабельная мать, которая, как он надеялся, не станет целовать его в присутствии других мальчиков или звать дурацкими уменьшительными именами. Другие мальчики тоже будут видеть в ней мать, но никогда – женщину. Для огромной части общества, называемой «дети», матери не женщины, но неотъемлемые придатки, иногда любимые, иногда нет, но никогда не полноправные человеческие существа, всегда лишь актеры второго плана в драме жизни ребенка.