Максим Макаренков - Дни стужи [litres]

По пустым подъездам ходили плакунцы, стучали в двери квартир, бились в окна домов, дети залезали под кровати, а взрослые, трясясь от ужаса, творили крестные знамения и обереги.

Кому-то помогло.

Другие не выдерживали голосов в голове и того, что видели в окнах, и распахивали двери.

Белые седоки поворачивали пустоглазые лица к застывшим попутчикам и улыбались. И долго в ночи мчались лошади, не в силах убежать от того, что ехало в санях.

Сходили с ума ведуны и слухачи, кричали в колыбелях малые дети – все те, кто мог видеть и чувствовать то, что происходит за границами привычной повседневной Яви. Город казался им наливающейся зеленоватым гнилостным светом полусферой, к которой из невыразимо далеких глубин, откуда-то из-за пределов Мироздания приближалось нечто.

Нечто, что навсегда изменит мир, в котором не будет места жизни.

За полночь пошел снег.

Густые хлопья медленно плыли сквозь черное безветрие, милосердно укрывая обезумевший город.

Оба проснулись одновременно.

В комнате было приятно находиться – свежо, пахло чистым снегом и теплым хлебом, за окнами падали на снег красные лучи зимнего рассвета и светлело небо.

Снаружи послышались голоса, хлопнула дверь, захрустел снег под сапогами, звякнуло железо.

Голоса были встревоженные, и Стас с Иваном одновременно слетели с постелей, в мгновение ока натянули одежду и, на ходу всовывая руки в рукава полушубков, заторопились к выходу.

– Вот это да, – присвистнул Иван.

По хорошо расчищенной дорожке к входу в Приказ шел Шаман. За ним, отстав на полшага, следовала Ниула. От ворот бежал за ними инок с коротким палашом, видимо, охранявший вход; от храма, взрывая снег, спешили еще двое вооруженных, и пара молодцев с оружием на изготовку осторожно подбиралась к дорожке с двух сторон.

– Стойте! Это мои гости! – раскатился в воздухе зычный голос отца Сергия. Он отодвинул друзей и неторопливо двинулся навстречу прибывшим.

Подойдя ближе, Шаман вежливо поклонился, и Ниула повторила его поклон. Распрямляясь, она цепко огляделась по сторонам, увидела Ивана и чему-то едва уловимо улыбнулась.

А его словно обожгло этим взглядом темных непроницаемых глаз, в самой глубине которых плясало что-то такое, от чего полыхнуло внутри и стало невыносимо жарко даже на морозе.

– Проходите, вас проводят, – сделал приглашающий жест Сергий, дождался, когда за гостями закроется дверь, и подозвал одного из иноков. – Стрелой к порубежникам. Передай, что я прошу приехать как можно скорее, и скажи: отец Сергий просит поставить под ружье всех. Не сегодня завтра придется повоевать. Всерьез повоевать.

Молча поклонившись, инок исчез.

– Идемте, чада, готовиться будем.

– К чему, отец? – зачем-то спросил Стас. Он и так понимал, но вопрос вырвался сам собой.

– К битве, чадо, к битве со злом, – похлопал его по груди Сергий.

Собрались в том же зале, что и ночью. Карта все еще лежала на столе, и Сергий развернул ее так, чтобы было видно всем.

Посмотрел исподлобья на Шамана.

– И к чему этот спектакль? – он говорил с Шаманом, как со старым знакомым, так что Иван сделал себе зарубочку. Очень интересно, что и когда свело их вместе и что Якут для Приказа делал. Конечно же, были у Якута и Сергия общие дела – в этом Иван не сомневался.

– Время дорого. Надо было сразу к тебе, – отозвался Якут. Смотрел он при этом почему-то на Ивана. Увидел, что тот поймал его взгляд, и улыбнулся.

– Думаешь, это оно? – спросил монах.

– Не думаю. Знаю, – ответил Якут.

Сергий как-то сжался и словно бы усох и постарел. Жестче сделались морщины вокруг носа и глаз. Пусть на миг, но дрогнула рука на простом деревянном посохе, и только сейчас Стас понял, насколько стар этот человек. И сколько ему приходится нести на старых, хоть и мощных до сих пор плечах.

– Он идет из мира в мир, и ведет его дитя. Невинное дитя приводит Его и дает руку, ведя в мир. И Он пожирает дитя и близких его, и растет, заполняя мир собой и покоряя его, пока не станет мир Единым и не будет исполнять волю Его. И, заполнив мир, оставляет его слугам своим, и срывает его с Древа Мироздания, словно гнилой плод, и бросает в Черную Кладку, где, подобные мерзкой икре древнего чудовища, копятся, источая в Великое Пространство смрад, покоренные Им миры. Те миры полны жизни, которая хуже всякой смерти, и не жизни уже, а непрерывного ужаса, из которого нельзя сбежать в другие миры и рождения.

Якут говорил нараспев, полуприкрыв глаза. Он был словно не здесь, в зале осталось только его тело, а сам он ушел туда, где рождались эти жуткие слова.