Джеймс Реннер: Затворник с Примроуз-лейн

Дэвид остановился. Кружилась голова, но он хотел говорить еще. Другой возможности, скорее всего, уже не будет. Он знал, что выглядит форменным психом. И того, что он наговорил Элизабет, суду вполне может хватить для запретительного ордера.

– Американская мечта – не миф, – продолжил Дэвид. – Меня оскорбляет, когда ты так говоришь. Я пахал как одержимый, чтобы попасть сюда. Когда-нибудь я сделаю что-то важное. У меня, черт возьми, будет большой дом, и люди будут говорить обо мне. Когда-нибудь я добьюсь своего. Но я не знаю, как тебе это доказать, если только ты не будешь со мной.

Элизабет не ответила. Ничего нельзя было прочитать в ее холодных карих глазах.

– Ты, наверное, самая прекрасная женщина из тех, кого я встречал, – сказал он. – Я люблю тебя, хотя мы никогда раньше даже не разговаривали. Я люблю тебя такую, какая ты есть . Твою грубость. Твой ум. Твою хрупкость . Ты просто… просто… потрясающая.

Элизабет смотрела на него целых десять секунд, прежде чем сказать:

– Можешь идти.

Позже, ночью, в комнату общежития, где жил Дэвид, постучали. Он знал, кто это. И когда открыл дверь, не ошибся. Рыжие волосы ощетинились от вечерней мокряди. Кремовая кофта из ангоры обтягивала ее грудь. Она поставила сумку на пол в коридоре.

– Ненавижу тебя, – сказала Элизабет.

– Нет, не ненавидишь.

Она вошла в комнату. Он даже не успел закрыть дверь, как почувствовал ее руки на своем теле. Они занялись любовью. А потом Элизабет сбросила кофту, и они принялись жестко трахаться. А чуть позже снова занялись любовью, при голубом свете телеэкрана.

Они лежали в темноте, Элизабет положила голову на грудь Дэвида. Он думал, что она спит, да и сам уже проваливался в сон, когда услышал ее шепот:

– У меня была сестра-близнец. Как две капли воды…

– Тсс, – сказал он и погладил ее волосы. – Я люблю тебя.

– Не надо тебе меня любить, – ответила она.

Было еще темно, когда он проснулся. Рядом никого.

Ни записки, ни надписи помадой на зеркале, никаких признаков того, что Элизабет была здесь, кроме слабого запаха мыла и дыни, ее запаха.

Дэвид нашел ее имя в списке студентов, позвонил в общежитие в Прентис-холл, но ответа не дождался. На занятия она не явилась. Он попросил знакомую девчонку с факультета американской литературы провести его в общежитие и нашел ее комнату. Даже если Элизабет была дома, к двери не подошла. Он оставил новые сообщения на автоответчике.

Через три дня после той ночи, примерно в девять вечера, в его комнате зазвонил телефон. Она плакала.

– В чем дело? – спросил он спокойно.

– Дэвид, прости меня, – проговорила она сквозь слезы. – Я так подло с тобой поступила.

– Ничего.

– Не знаю, к кому еще обратиться. Мне нужна твоя помощь.

– Что случилось?

– Я… я заказала пиццу в «ЕвроДжайро». Они всегда мне ее присылали с Кэтрин. Она должна была сегодня работать. Но вместо нее приехал какой-то парень. Я ему не открыла. Он подождал-подождал и ушел. У меня не осталось никакой еды. Ты можешь за мной приехать? Сходим куда-нибудь.

Дэвид не задавал вопросов. Да и не хотел. В конце концов, это тоже часть ее тайны.

Он зашел за ней через пять минут. По нечесаным рыжим волосам и по тому, какой беспорядок творился в комнате, он понял, что все эти дни она просидела взаперти. Он повел ее в «ЕвроДжайро», заплатил за пиццу, которую они съели пополам, запив пивом. Потом они пошли в «Палчос», крохотную пончиковую на Мэйн-стрит, рядом с университетом. Дэвид рассказывал Элизабет о своей семье и о том, как он пытается написать что-то стоящее. Но всякий раз, когда он спрашивал о ее детстве, Элизабет быстро переводила разговор на другую тему. Он не настаивал.

– Я никогда не открываю дверь мужчинам, – наконец сказала она.

А на ночь осталась у него в общежитии. И на следующее утро не ушла.

– Нет, нет, нет, – сказала она, перебирая его диски с музыкой. – Дэвид, это просто кошмар.

– Что кошмар?

– Cranberries , Эния, They Might Be Giants . Здесь нет ничего позднее девяностого года. Твои диски – это какой-то девчачий ужас.

Он пожал плечами. Они сидели на кровати, Элизабет привалилась спиной к его груди, а он обнимал ее ногами за талию. Дэвиду нравилось чувствовать вес ее тела. Закончив свою инспекцию, Элизабет отшвырнула альбом с дисками и нагнулась обуть кеды.

– Сейчас приду, – сказала она.

Элизабет вернулась через двадцать минут, придерживая подбородком высокую стопку дисков. Сгрузила их рядом с проигрывателем и выбрала один. Дэвиду никогда в жизни не пришло бы в голову включать музыку на такую громкость. Мягкий гитарный рифф, постукивание каких-то ударных (как будто кто-то бьет деревянной ложкой по колену – подумал Дэвид), чистый мужской голос – и тут песня превратилась во что-то большее, голову заполнили причудливые краски и силуэты.